Многоликий

Дом на холме, или Саркофаг

Куда бы не ушёл Артур, я не могу даже предположить. Я хоть не смог присутствовать лично, но всё же смог с ним пообщаться в его последнюю ночь среди нас. Я слышал его вопли и бессвязный бред тронувшегося умом старика. На поиски тела отправились вся полиция и множество волонтёров его искали везде, но так и не нашли. С тех пор я и не выношу старых деревянных домов и не выношу тёмных комнат, особенно когда остаюсь в них один.

Я был близок с Деевым Андреем ещё во время его пребывания в России, где он заработал своё состояние, и в числе первых поздравил его с покупкой родового старого особняка, что стоял на высоком холме в окружении гиблых топей в старинном городке Елец. Ещё его отец там жил, и Андрей решил, что ему приятнее всего будет наслаждаться своим достатком на родине предков. Когда-то представители его рода владели всем Ельцом они-то и построили этот особняк и веками жили в нем; но те времена давно миновали, и на протяжении жизни вот уже нескольких поколений особняк пребывал в запустении и медленно превращался в груду развалин. Вернувшись к себе в Австрию, Андрей регулярно писал мне о том, как его стараниями старый особняк поднимается из руин, зал за залом восстанавливая свою былую красу; как плющ несмело взбирается по вновь отстроенным стенам, повторяя уже пройденный много веков тому назад путь; как горожане благословляли нового хозяина поместья за то, что он возвращает тамошним местам былую славу. Но все эти удачи вскоре сменились несчастьями горожане забыли прежние восхваления и один за другим покидали родные места, словно их гнал оттуда какой-то злой рок. А еще через некоторое время он прислал письмо, в котором умолял меня приехать, ибо он остался в особняке почти в полном одиночестве и за исключением нескольких слуг и рабочих, ему не с кем было перекинуться даже парой слов.

Как сообщил мне Андрей в вечер моего приезда, причиной всех его бед было старое поверие. Я добрался до Ельца на закате чудесного летнего дня; золотистое небо бросало яркие отсветы на зеленые холмы, овраги, и голубую поверхность небольших лужиц и озер, там и тут видневшихся посреди трясины, посреди которой, на островке твердой почвы, мерцали неверной белизной какие-то странные и очень древний особняк. Вечер выдался на редкость прекрасным, но его немного омрачило то обстоятельство, что на станции в Липецке контролёры пытались меня о чем-то предупредить и туманно намекали на какое-то проклятие, лежавшее на Ельце; наслушавшись их бредней, я и вправду вдруг почувствовал невольный озноб при виде позолоченных огоньками фонарей башенок особняка. Там, в Ельце, меня дожидался присланный Андреем автомобиль 80-х годов был расположен в стороне от железной дороги. Бывшие на станции фермеры старались держаться подальше от машины, а узнав, что она предназначается для меня, стали поодиночке подходить ко мне и, близко наклоняя побледневшие лица, шептать на ухо какую-то бессвязную чушь. Лишь вечером, встретившись с Андреем, я наконец смог понять, что все это значит. Горожане покинули Елец, потому что Андрей Деев задумал открыть запечённые много веков назад комнаты. При всей своей любви к Австрии, он слишком хорошо перенял у русских их сметку, чтобы спокойно взирать на прекрасные, но совершенно бесполезные комнаты, которые можно было бы сдавать в аренду, а в противном случае можно было бы сделать кладовку. Местные предания и суеверия совершенно не трогали Андрея, и он только посмеивался над своими арендаторами, когда те сначала отказывались помочь в работах, а потом, увидев, что их хозяин и не думает отступаться от намеченной цели, осыпали его проклятиями и, собрав нехитрые пожитки, уехали в Липецк. На их место он нанимал рабочих эмигрантов, а вскоре ему пришлось заменить и домашних слуг. Но среди чужаков Андрей чувствовал себя одиноко, а потому просил приехать меня.

Когда я узнал подробнее, какие именно страхи выгнали обитателей Ельца из их родных лачуг, я рассмеялся еще сильнее, чем Андрей: здешний люд был привержен совершенно диким и сумасбродным фантазиям. Все местные жители поголовно верили в какую-то крайне нелепую легенду, повествующую о запертых комнатах и охранявшем их мрачном духе, который якобы обитал в одной из них. По деревням ходили дурацкие сказки об огоньках, танцующих над крышей особняка, о необъяснимых порывах ледяного ветра, случавшихся иногда теплыми летними ночами, о привидениях в белом, паривших над топями, и, наконец, о призрачном каменном городе, что скрывался в глубине под этим огромным особняком. Но самым распространенным и единогласно признанным за непреложную истину было поверье об ужасном проклятии, которое ждет всякого, кто осмелится хоть пальцем прикоснуться к саркофагу, что находится в какой-то из запертых комнат. Есть тайны, рассуждали горожане, которые лучше не трогать, ибо они существуют со времен Великого Мора, что покарал сынов Алагора в те незапамятные времена, когда еще не было истории. В Книге Великих Старейшин говорится, что все эти потомки греков вымерли и были погребены в том саркофаге, но лирнейские старики рассказывали, что один город был пощажен благодаря заступничеству покровительствовавшей ему богу Сун, который и укрыл под лесистыми холмами, когда таураки приплыли из Страка на тридцати кораблях. Вот такие пустые россказни и заставили крестьян покинуть Елец: нет ничего удивительного в том, что Андрей Деев не отнесся к ним с должным вниманием. Между тем, он живо интересовался древностями и после того, как комнаты будут вскрыты, предполагал произвести исследование. Поговаривают, что в одной из этих комнат есть проход в древний и затерянный город Оех-Морог. К сожалению, отсутствие сколь-нибудь весомых доказательств этого, огорчало Андрея. Подготовка к работам почти закончилась, и недалек уже был тот час, когда рабочие должны были сорвать с запретных дверей их древние как сам особняк печати и механизмы.

Когда рассказ Андрея наконец подошел к концу, у меня уже вовсю слипались глаза: путешествие, занявшее целый день, было довольно утомительным, да и наша беседа затянулась далеко за полночь. Лакей проводил меня в комнату, отведенную мне в дальней башне особняка. Окна ее выходили как раз на деревню, за которой начинались примыкавшие к болоту луга, а немного поодаль и самое болото, и мне были видны крыши безмолвных домишек, под которыми вместо прежних хозяев ютились теперь рабочие, ветхая приходская церковь со старинным шпилем, и вдали, за темной трясиной, красивейший в мире театр,