Non omnis moriar

Весь я не умру

— Кто здесь? — спросил Скай.

Спросил тихо, но все же вслух.

Молчание. Скай подождал пять секунд. Уместный вопрос — если его разбудила чья-то речь, можно ожидать, что говоривший подаст голос снова. Поведает, кто он и что ему нужно.

— Вы что-то сказали? — поинтересовался Скай уже менее дружелюбно.

Ни звука. Незваный гость мог и затаиться. Сам он, например, умеет задерживать дыхание на две минуты и двадцать две секунды.

— Послушайте… — начал Скай раздраженно, но осекся.

Если неизвестный собирался заговорить, то уже выдал бы себя. Разве что у него есть причина безмолвствовать. Но надо обдумать и другие варианты. Во-первых, действительно ли Скай проснулся? То, что он встал с постели, ничего не доказывает: он ведь лунатик, это всем известно.

Скай протянул руку, и она почти исчезла из виду — так темно было вокруг. Он двигался очень медленно: если незнакомец и вправду прячется поблизости, очень не хочется на него наткнуться.

Пустота, пустота… Ой, твердая поверхность! Обои слегка подались под пальцами. Так, где бы он ни находился, здесь есть стены. Вот одна, а вот… другая! Соединяются друг с другом. Значит, угол. Он в углу комнаты. Возможно, собственной спальни, но пока трудно судить. Скаю случалось просыпаться во многих разных помещениях, а бывало, и вовсе под открытым небом.

Итак, угол. Хорошее место, чтобы сориентироваться. Далековато от выключателя, но хотя бы никто не подкрадется сзади.

Он вжался спиной в стену, изо всех сил пытаясь разглядеть что-нибудь в кромешной тьме. Ага! Красным светятся часы радиоприемника — 4.17 утра.

Вот это и правда странно. Третий день подряд Скай просыпался ровно в 4.17. Просыпался по-настоящему, а значит, шансы велики, что он бодрствует и теперь. К тому же все три раза он оказывался в одиночестве, так что наверняка и сейчас в комнате больше никого нет.

Уже лучше. Но для верности надо все же определить, где он находится.

Если часы здесь, значит, кровать под ними, а окно… Точно, вот оно — прямоугольник на фоне мглы. Помнится, один учитель — три школы тому назад — говорил: «Ночь темнее всего перед рассветом». Родители еще не успели повесить занавески, и ничто не сдерживало мрак. Когда Скай ложился спать, лил дождь — должно быть, небо до сих пор затянуто тучами. Однако, глянув в окно, он обнаружил, что темноту пронзают серебристые вспышки, словно кто-то включает и гасит фонарь.

Надо выяснить, что это за свет. Может, он его и разбудил.

Он оттолкнулся от стены и шагнул — под ногами взвизгнула половица. Да, старый дом был полон звуков. Когда дул сильный, как этой ночью, ветер, Скай часами не мог уснуть из-за шорохов и поскрипываний. Они походили на голоса; вот и сейчас доска словно простонала: «Не-ет!» Он послушно застыл в ожидании. Снаружи налетел новый порыв — что-то глухо ударило в окно и заскрежетало, будто по стеклу с силой провели ногтем. Плохо… Скай было развернулся, чтобы броситься к двери, но тут вспомнил недавний разговор:

— Если ветви не обрезать, в бурю они выбьют окно.

Отец стоял рядом в маленьком фруктовом саду перед их очередным домом, указывая на раскидистый дуб.

— А ты, чего доброго, вздумаешь лазать по ним, как по пожарной лестнице! — Генри схватил сына за плечи и шутливо скрутил его борцовским приемом. — Нет уж, слишком заманчиво для тебя.

Конечно, вот в чем дело!

Скай гораздо увереннее шагнул вперед: бояться нечего, просто половицы скрипят, а ветки царапают рамы.

Он подошел к окну, и облака расступились, пропуская молочное сияние. Вот откуда вспышки! Сад, до того окутанный тьмой, вдруг наполнился контрастами: деревья, посеребренные луной, наполовину прятались в тени. Скай прижался щекой к стеклу и поискал взглядом луну. Она висела справа от дома, касаясь верхушек крон, большая и почти полная.

Красная — будто налитая кровью.

Скай понимал, что это значит: солнце достаточно высоко поднялось над выпуклой поверхностью планеты, и лучи отразились от заходящего ночного светила. И все же он не мог унять внезапную дрожь.

«Просто мне холодно, — подумал Скай. — Лягу в постель, натяну на голову одеяло и подремлю до будильника. Буду лежать, пока в комнату не проникнет солнечный свет. Желтый, а не красный».

Он шагнул к своему убежищу, но вдруг резкое движение внизу заставило его замереть: кто-то молнией скользнул из лунного серебра в тень, но не успел целиком скрыться за деревом и слиться с тьмой. Скай заметил край длинного плаща на траве, мертвенно-белую кисть, обхватившую ствол, и вторую руку, с вытянутым пальцем, простертую к дому; увидел, как колышется серый капюшон.

Скай зажмурился, но уши заткнуть не смог.

— Они здесь, — просочился из темноты хриплый голос. — Принеси их. Отдай мне!

Больше всего на свете хотелось верить, что это лишь сон. Скай боялся ночных кошмаров, но к ним он хотя бы привык. Если снится что-то страшное, можно проснуться, успокоиться. Теперь же он бодрствует, а значит, и костлявая рука, и серая накидка — все всамделишное. Как и то, что вместо лица, залитого кровавым лунным светом, под капюшоном таится пустота.

Скай закричал. Его долгий сдавленный вопль был исполнен ужаса. Пока крик рос и набирал силу, фигура в плаще оставалась неподвижной, а затем взлетела и поплыла к окну, маня Ская истлевшим пальцем. Тот наконец услышал, как родители торопливо надевают халаты — свет из коридора выхватил во тьме комнаты прямоугольник, поспешные шаги устремились к спальне. Но лишь в тот миг, когда дверь распахнулась настежь, бледная рука опустилась, а капюшон упал. Только тогда призрак, выскользнув из-под прицела внезапно включенной лампы, сгинул — растворился в тени яблоневой аллеи.

Темная махина высилась посреди кухни — нелепая среди дочиста отмытого белого кафеля, словно лошадь в картинной галерее. Увидев ее, Скай понял: настало время перемен. Озарение не пришло, тайны не открылись, просто он знал, что ожидание позади, хотя до этого момента и не подозревал, что чего-то ждет.

Это был синий морской сундук — огромный, с два чемодана, в красно-бурых разводах, выцветший и облезлый. Пожелтевшие истрепанные наклейки рассказывали о его странствиях. Разобрать удалось лишь три названия: Генуя, Пинанг,[1]Мурманск. Когда-то доски стягивались двумя толстыми кожаными ремнями, но теперь один треснул и лишился застежки, а другой еле держался. Замок проржавел, но казался крепким. Он недовольно взвизгнул, словно зверек, едва мать вставила в него большой старинный ключ. Под погнутой крышкой оказались именно звери, точнее, их шкуры — бобровая пелерина, шуба из серебристой лисицы и норковая накидка с головой и лапами. Норка восхитила Ская, но мать расплакалась.