Джин Вульф

На свободе

Не стоило мне читать то письмо. Более того, не стоило мне возвращаться на Берег Слоновой Кости. Письмо нашло меня в Кейптауне. К нему прилагалось другое, от некого Дюбуа. Писал он нечто в этом роде:

Месье,

я имею честь замещать вашего доброго друга г-на Берколя, которому, увы, несколько нездоровится. Иначе говоря, я исполняю обязанности главного управляющего этого округа. Надеюсь, занимать эту должность мне предстоит недолго. Прилагаемое письмо попало ко мне только вчера, но, вероятно, провело много недель или даже месяцев в чужих руках.

Уверяю вас, месье, что ни я, ни г-н Берколь, ни те, кто передал нам письмо, его не читали.

Письмо, о котором шла речь, я сохранил. Приведу его ниже:

Дорогой друг…

Прошу вас, не обижайтесь, что я обращаюсь к вам так. Для утопающего любой прохожий становится лучшим другом. Вы, наверное, помните, что управляющий округом советовал Джозефу пристрелить меня: искать помощи у него бесполезно. А ваши глаза были полны жалости. Тогда меня это возмутило… Как же я была глупа! Джозеф погиб. Рабочие говорят, что его растерзал леопард. Работы для них нет, а если и появится, вознаграждения за труды ждать не придется. С каждым днем их становится все меньше. Я заперта в клетке. Иногда меня кормят, но чаще — забывают. Пожалуйста, помогите! У вас такое доброе лицо! Умоляю!

Марта Гехт

И я отправился туда. А что еще оставалось? Тридцать два дня я плыл к Берегу Слоновой Кости на торговой шхуне, и мне еще повезло, что плавание не затянулось. Берколь хотел отправиться со мной, но ему помешала болезнь. Замещавший его Дюбуа сопровождать меня отказался. По правде говоря, не выдержав бремени обязанностей, которые взвалила на него судьба, бедняга едва не довел себя до нервного срыва. Путешествие пошло бы ему на пользу. Я пытался его уговорить, но он не соглашался. Я понял, что спорить с ним бесполезно, и при первой возможности покинул город в сопровождении четырех носильщиков и местного жандарма по имени Джакада. Он доставил то самое письмо и, вероятно, мог бы что-нибудь рассказать о плантации Гехта и, что важнее всего, о жене ее покойного владельца. Я пишу «мог бы», потому что узнать мне удалось немногое. Жена владельца плантации была кей гайбу — одержимой духом леопарда. Когда я спросил Джакаду о клетке, он подтвердил, что женщина заперта, но затем упомянул, что по ночам она бродит в поисках добычи. Я удивился, ведь, по его же собственным словам, она сидит в клетке, — но он лишь пожал плечами…

…Я уже писал о бабуинах. Они были столь же многочисленны, как и всегда, и, казалось, еще любопытней обычного. Должно быть, они осмелели, потому что спутников у меня было меньше, чем у Берколя. Пожалуй, стоит упомянуть об одном странном происшествии, хотя его связь с последующими событиями пока не ясна. На какой-то краткий миг я поймал себя на том, что смотрю на себя и своих спутников глазами бабуина. Бабуин этот — самец, а может быть, самка, — был совершенно обычным и ничем не отличался от своих сородичей. Я почувствовал себя чрезвычайно неловко, словно бледный, покрытый струпьями калека, вынужденный передвигаться на одних только задних лапах. Ощущение это, как я уже пытался сказать, было мимолетным, и оставило после себя чувство, что я невольно присвоил нечто, принадлежавшее бабуину. Не успел я пройти и десяти шагов, как ко мне подбежала молодая самочка. Она потерлась о мои шорты и взяла меня за руку. Так мы с ней шли еще примерно четверть часа — самочка держала меня за руку и легко передвигалась на трех лапах. Затем она отпустила меня и убежала. Объяснений произошедшему у меня нет. И я даже представить себе не мог, что не пройдет и недели — и я буду отстреливать этих же бабуинов.

Достигнув Кавалли, мы перешли реку вброд и три долгих дня двигались вверх по течению, а когда наконец вдалеке показалась плантация Гехта, вернулись на противоположный берег. Плантация казалась заброшенной, поля ее отступали под натиском джунглей. При виде этого запустения я подумал, что жена Гехта наверняка уже мертва. Но мы проделали слишком долгий путь и не могли вернуться, не разобравшись в том, что происходит. К тому же в бунгало могло обнаружиться что-нибудь интересное. Я сказал Джакаде и носильщикам, что мы останемся здесь на одну-две ночи. Разбив лагерь, мы с Джакадой вошли в бунгало.

Едва мы шагнули за порог, как нас окликнул женский голос:

— Оку? Амуэ?

Я устал и вспотел, но сразу поспешил на зов.

Клетка стояла у стены, к ней легко можно было пройти из кухни. Под дверью клетки был широкий проем для подносов с едой.

Тогда я и увидел ее — она держалась за прутья клетки. При виде меня она необыкновенно обрадовалась. Это тронуло меня, и трогает до сих пор. Да, даже после всего, что случилось. Я выпустил бы ее в ту же минуту, если бы мог, но на клетке висел внушительный замок, а ключа нигде не было видно. Я спросил Марту, не знает ли она, где ключ, и она сказала:

— Пожалуйста, не называйте меня Мартой. Это не мое имя. Джозеф хотел, чтобы меня считали француженкой, и поэтому так называл. Я любила его, но так и не смогла полюбить имя, которое он мне дал.

Мне хотелось задать ей множество вопросов, но сначала нужно было ее освободить. Поэтому я снова спросил, не знает ли она, где ключ.

— Джозеф всегда клал его в карман. Он навещал меня по вечерам. Думаю, вы понимаете.

Я понимал. И принялся искать ключ. Примерно через час я сообразил, что на месте Гехта не стал бы держать ключ в ящике стола или где-то еще, а так бы и носил в кармане. Работники плантации могли напасть на его жену и даже убить ее. Заколоть ее, просунув копье меж прутьев клетки, было сложно или даже вовсе невозможно, но стоило войти в клетку — и хватило бы одного удара.

Взять ключ мог тот, кто обнаружил тело Гехта, но где же ключ сейчас? Вдова Гехта не могла отсюда выбраться, а больше на плантации никого не было. Если же ключа никто не брал, значит, его зарыли вместе с трупом. При мысли, что