Было самое начало лета. Рано утром, едва взошло солнце, Элени, как обычно, поднялась на невысокий холм, отделяющий гостиницу “Дионис” от центральной части города.

С пустынного песчаного холма, изрытого глубокими трещинами, открывался изумительный вид на Средиземное море и мраморные врата храма Аполлона. Это наследие Античности, быть может слишком грандиозное по своему замыслу, так и осталось недостроенным, и сквозь гигантские врата на вершине крошечного островка, соединенного с островом Наксос, были видны лишь море и небо. Каждый вечер врата, в которые так и не вошел Аполлон, принимали другого бога — закатное солнце, приводя в восторг ослепленных туристов. Будь вместо солнца Аполлон — божество не столь яркое в своих земных проявлениях, — он привлек бы лишь немногих посвященных. И потому незавершенность храма не вызывала сожалений, даже наоборот, придавала особую таинственность этому диковатому клочку земли посреди Эгейского моря.

Элени не обращала никакого внимания на зрелище у нее за спиной. Она его сотни раз видела. Вся ее жизнь подчинялась ритму этого спектакля, менялись только зрители — нескончаемый поток странствующего люда, приезжающего издалека и уезжающего неведомо куда.

В то утро на холме царило безмолвие. Поднявшийся ночью ветер к утру усилился, относя прочь негромкие звуки просыпающегося города. Элени слышала только шуршание камешков под ногами да прерывистое дыхание бродячей собаки, вынюхивающей себе что-нибудь на завтрак. Не найдя ничего существенного, собака всем своим видом выразила недовольство. Элени улыбнулась, глядя на нее. Надо бы принести ей что-нибудь из ресторанных отходов, подумала она.

В десять минут седьмого Элени уже входила в гостиничный холл.

— Калимера, Элени. Ти канис?[1]

Это было сказано громко и очень искренне, так что со стороны можно было подумать, что встретились две приятельницы, давно не видевшие друг друга. В действительности же Мария, жизнерадостная шестидесятилетняя хозяйка гостиницы, всегда так здоровалась с персоналом, подчеркивая свое хорошее настроение. Тем самым она как бы давала понять, что здесь в дурном расположении духа могут быть только постояльцы. Если же ей приходилось иметь дело с угрюмым гостем, она вдруг начинала говорить по-английски гораздо хуже, чем умела, делая вид, будто мало что понимает и не замечает его плохого настроения. Много работать под палящим солнцем да еще хандрить — это в ее понимании был грех, а грешить она уже была стара. Как всегда, она предложила Элени чашечку кофе, прежде чем та, переодевшись в рабочий халат фисташкового цвета, исчезнет в анфиладе гостиничных номеров.

Элени уже знала наизусть все свои движения, она делала их механически, одно за другим, в неизменном порядке. Двадцать номеров, сорок кроватей, восемьдесят белых полотенец, а пепельниц — каждый раз по-разному.

Горничной Элени стала так же, как другие становятся официантками или кассиршами. Выросла она в горной местности Халки, в бедной крестьянской семье. Школу оставила в четырнадцать лет, поехала в город и поступила на первую подвернувшуюся работу. Случайно это оказалось место горничной. Три года спустя вышла замуж за Паниса, он был на пять лет ее старше и работал у своего отца, в автосервисе на окраине города. Замужество сделало ее знаменитой. Все девушки Наксоса ей завидовали: еще бы — такого парня отхватила, красивого, серьезного. У них родилось двое детей — Димитра и Яннис. Даже после их рождения Элени не бросила работу: она любила ее, работа в гостинице позволяла ей мечтать и, живя в узком, замкнутом мирке, хоть как-то соприкасаться с внешним миром.

С годами она хорошо изучила постояльцев. По манере одеваться легко определяла их национальность. Иногда, пока туристы завтракали в ресторане, развлекалась тем, что угадывала, кто из какого номера. Даже держала пари на порцию анисовой водки или стакан белого вина. Она редко ошибалась.

Закончив уборку в девятнадцатом номере, она перешла в семнадцатый. Номера убирались по мере того, как утром их покидали туристы. Надо было ловить момент, когда откроется та или иная дверь, и при этом делать вид, что тебя нисколько не интересуют постояльцы, завладевшие номером кто на день, а кто и на неделю. Элени внезапно появлялась в коридоре в своем бледно-зеленом наряде, точно призрак, и так же внезапно исчезала, ловко и даже до некоторой степени грациозно обращаясь с громоздкими орудиями своего труда. Это тем более удивительно, что ее фигуру уже давно нельзя было назвать спортивной. Слишком сытная пища, две беременности и зимняя скука островной жизни превратили ее в самую обыкновенную женщину сорока двух лет, ни молодую, ни старую. Она достигла того возраста, который обычно называют расцветом — то ли потому, что ничего лучше не придумали, то ли просто из желания ободрить. А между тем это возраст, когда родители уже состарились, а дети выросли, когда мужчины больше не оборачиваются тебе вслед, а женщины не завидуют. Но Элени была не из тех людей, кто сокрушается по поводу того, что они не в силах изменить.

Возвращая гостиничным номерам их первозданный вид, стыдливо убирая следы человеческой жизнедеятельности — пятна крови, спермы, вина, мочи, — Элени научилась мудро смотреть на вещи. Она не давала определений тому, что делала и чему порой была свидетелем, поскольку никогда всерьез не верила в магическую силу слов, воспоминаний и разных там философствований. По ее мнению, слова, какими бы правильными они ни были, не могли изменить в мире ровным счетом ничего. Для нее разговоры были приятным времяпрепровождением, не более. В Наксосе слова прибывали и убывали вместе с туристами, напоминая бесконечное чередование морских приливов и отливов.

Элени рано свыклась с мыслью, что ничто в этом мире ей не принадлежит — ни вещи, ни люди. Даже Панис, ее муж, принадлежал ей не больше, чем своим приятелям, с которыми он сидел в кафе или играл в триктрак, и женщинам, которые встречались ему на пути и пробуждали в нем желание. Так уж устроена жизнь. Только сумасшедшему придет в голову бороться с приливами и отливами, рассуждала она.

Накануне в семнадцатом номере поселилась пара французов. Элени видела, как они приехали: веселые, обоим лет по тридцать, одеты дорого и броско.

Войдя в залитый солнцем номер, Элени улыбнулась: северяне радуются каждому погожему дню и никогда не закрывают ставни. Им невдомек, что ставни спасают от жары. Приехав на остров, туристы жарятся на солнце буквально до потери сознания, а потом сидят, тяжело дыша, в холле, красные как раки, ошалевшие, но счастливые. Прямо как дикари, которые впадают в транс в момент отправления религиозного культа, а вовсе не представители цивилизованного мира.

Элени усвоила с младых ногтей, что дневное светило — это не веселый бог, любящий пошутить, а настоящий хозяин жизни и смерти, такой же, как море и рифы, судьба и злой рок.