Большинство дел человек совершает со столь ничтожным эффектом, что мне (ставшему в последнее время суеверным) думается, что грешно нам смеяться вот хотя бы над этой обезьянкой, сравнивая ее проказы с нашими.

Из письма лорда Рочестера Генри Сэвилу

Будь я особым даром наделен,

Известным с незапамятных времен,

Свободно принимать любую стать

И жизнь в чужом обличье проживать,

Я стал бы обезьяной, мишкой, псом,

Стал тварью, обделенною умом,

Премного мнящим о себе самом!

Рочестер. Подражание Восьмой сатире Буало

Лорд Рочестер[1]

Ко времени создания этой книги (1931–1934) единственным жизнеописанием Джона Уилмота, графа Рочестера, предпринятым в XX веке, был труд немца Иоганна Принца, изданный в 1927 году в Лейпциге.

Тогда, в начале тридцатых, царила трудно представимая ныне атмосфера чуть ли не викторианского ханжества. «Любовник леди Чаттерли» и «Улисс» пребывали под запретом; и не слишком удачный сборник стихотворений Рочестера, изданный в 1926 году Джоном Хэйвордом, избежал той же участи только потому, что вышел тиражом всего в 1050 экземпляров. В 1931 году, когда я решил взяться за эту работу, Хэйворд предостерег меня такими словами: «Подготовленная мною книга не могла бы увидеть свет никаким иным тиражом, кроме заранее ограниченного, и, если бы книготорговцы не расхватали ее по предварительным заявкам, сборник непременно снабдили бы грифом "Распространяется только по подписке". Но и так часть тиража, отправленная в Америку, была уничтожена нью-йоркской таможней». Сборник, составленный Хэйвордом, несмотря на изобилие ошибок, оказался однако же важной публикацией — и, по сути дела, впервые привлек внимание современного читателя к Рочестеру как к поэту первого литературного ряда. До тех пор его стихи печатали только в антологиях поэзии эпохи Реставрации, причем предельно выборочно, подобно шедеврам Ричарда Лавлейса и Джона Саклинга. Рочестера по-прежнему считали порнографом и держали на дальних полках в Британском музее и Публичной библиотеке, казуистически пометив их греческой буквой «φ»[2](и держат так, должно быть, по сей день). Серьезным ударом для меня стало отклонение уже написанной биографии моим постоянным издателем Хайнеманном, и я не решился предложить ее кому бы то ни было другому. Оставалось уповать на то, что издателя не устроила сама тема, а вовсе не ее решение — возможно, он опасался преследований за распространение порнографии, тем более что тот же страх владел и Хэйвордом: «Прошу Вас учесть тот факт, что вполне вероятное выдвижение обвинения в распространении порнографии против Вас может коснуться меня и моих издателей!»

Через пару лет профессору Пинто удалось под покровом академической мантии опубликовать собственное жизнеописание Рочестера — и я не без гордости обнаружил, что многие из моих открытий от его внимания ускользнули. Впрочем, большинство ошибок оказалось устранено в переработанном издании 1962 года, вышедшем под названием «Остроумец-энтузиаст». Интерпретация известных нам обоим фактов, понятно, дело другое: профессор куда крепче моего убежден в непричастности Рочестера к нападению на Джона Драйдена в Аллее Роз, да и натуру нашего общего героя мы понимаем по-разному. Впрочем, столь сложный характер поддается «драматизации» (по слову Генри Джеймса) далеко не одним-единственным способом. Чем дольше я работал над биографией поэта, тем полнее раскрывалась передо мной его человеческая сущность.

Значение поэзии Рочестера ныне неоспоримо. Рочестер унаследовал от Джона Донна технику страстного поэтического монолога. Донн сознательно добивался определенной шероховатости стиха, стремясь передать звучание естественной речи; даже в его самых мелодичных вещах безусловно преобладает разговорное начало. Личный вклад Рочестера в развитие той же традиции заключается в вовлечении в поэтический канон эпохи (однако без разрушения его) заведомо и однозначно бордельных грубостей. Его собственный любовный опыт был печален, и он разделял ожесточенную горечь Донна. Дух вечно воевал с плотью; неверие Рочестера имело едва ли не столь же религиозный характер, как вера, присущая настоятелю собора Святого Павла[3]. Он ненавидел предмет своей страсти с необычайной интенсивностью, окрашенной в темные тона, смешивая воедино любовь, похоть, вражду и смерть.

Кочергою и метлой,

Не пускающими струй,

У моей красотки злой

Насмерть в лоне пошуруй.

Личная судьба обоих поэтов и дух эпохи обрекли их на то, чтобы стать сатириками. Согласно свидетельству Обри, Эндрю Марвелл назвал Рочестера «лучшим британским сатириком, причем прирожденным». А вот Александр Поп допустил ошибку, объявив Рочестера (наряду с практически безымянным Бакхерстом) поэтом-дилетантом. Над намеренной непричесанностью поэтической речи, добиваясь ее совершенства, Рочестер трудился ничуть не меньше, чем Донн. У него были высокие творческие притязания, и нижеприведенные строки из «Послания к О. Б.», представляющие собой в контексте стихотворения саморазоблачительный монолог персонажа, вполне могли бы быть переадресованы ему самому:

Один я; одного себя люблю;

Я слушаюсь того, что сам велю…

Мне нравятся стихи мои порой —

И славы мне не надобно другой.

А если счастлив я таков, как есть,

К чему мне ваша доблесть, ум и честь?

Несносен я; несносен буду впредь —

Не мне себя, а вам меня терпеть!

Я предпринял попытку последовательно увязать воедино жизнь и творчество Рочестера, но вместе с тем постарался не дать чрезмерной воли собственному воображению. Я включил в текст множество прямых цитат и привел в конце книги список использованных источников[4]. От подстрочных примечаний я решил, за редчайшими исключениями, воздержаться, потому что книга адресована в первую очередь не учащимся, а широкой публике. В ее интересах — и по согласованию с издателем — я пошел на определенную модернизацию орфографии и пунктуации. Прочерки и отточия, которыми заменены в стихотворном тексте отдельные слова, не являются свидетельством современного ханжества: с прочерками соответствующие стихи печатались и в самых ранних публикациях.