Густав знал, что за ним следят.

Доказательств у него не было — разве только некое чувство, инстинктивное ощущение.

Однако вот уже семьдесят лет инстинкт хранил Густава, именуемого также Рыцарь Сукин Сын, от превратностей жизни. И потому Густав всегда прислушивался к голосу инстинкта.

Впервые ощущение, что за ним следят, появилось у него дня три назад, когда он оказался в этой забытой богами глуши. Он ехал по старой тропе, вьющейся по берегу реки Деверель. Скорее всего, тропу протоптали звери, потом ею стали пользоваться люди, некогда жившие здесь. Но это было давно; теперь тропа вернулась во владение оленей и волков, ибо Густаву попадались только их следы.

Зная, что он — едва ли не первый человек, появившийся здесь за последние сто лет, Густав испытал вполне понятное беспокойство, когда в первое же утро проснулся с ясным ощущением, что он в этих краях не один.

Зримых подтверждений у него не было. Все ночи, что он провел в походном шатре, проходили тихо и спокойно. Иногда Густав просыпался; ему казалось, будто снаружи кто-то подкрадывается к шатру, но подозрения были напрасными. Окажись кто-нибудь поблизости, лошадь Густава, хорошо вышколенная и повидавшая не одно сражение, наверняка предупредила бы его тревожным ржанием. Однако лошадь безмятежно паслась, и никто, кроме мух, ее не беспокоил.

Днем, продолжая свои поиски, Густав пускал в ход все известные ему уловки (если их записать, получилась бы целая книга), пытаясь хотя бы мельком увидеть того, кто крался за ним следом. Если не самого преследователя, то, быть может, отблеск солнца на металле его оружия. Ничего. Густав резко останавливался, пытаясь уловить звук шагов. Он искал любые признаки чужого присутствия: следы на илистом берегу, где Густав справлял естественные надобности, обглоданные рыбьи кости и головы, оставшиеся от чужой трапезы, сломанные прутики или помятые ветки.

Ничего. Он ничего не видел и не слышал. И тем не менее инстинкт подсказывал Густаву, что поблизости кто-то есть. Он чувствовал, как чужие глаза следят за ним. Враждебные глаза.

Густав, однако, был не из тех, кого тревожные ощущения могли заставить повернуть назад. В эту глушь его привели поиски, продолжавшиеся вот уже сорок лет, а потому он не собирался уезжать отсюда, не убедившись, что искать здесь бесполезно. Но первые три дня не принесли никаких результатов.

Густав даже не был уверен, что ищет в надлежащем месте. Его единственной «картой» были краткие сведения, записанные на иссохшей коже умершего монаха с Драконьей Горы. Густав искал в разных местах, снова и снова заходя в тупик. Тогда он решил еще раз подняться в заоблачную высь, где стоял Храм.

Монахи Драконьей Горы являлись хранителями истории всего Лерема. Они сами и их посланники странствовали по всему континенту, становясь свидетелями исторических событий, которые монахи записывали па собственных телах. Особый чай, который они пили всю жизнь, после смерти предохранял их тела от разложения, и каждый скончавшийся монах становился очередной книгой в огромном хранилище монастыря на Драконьей Горе. Любой житель Лерема, желавший узнать о событиях прошлого, мог посетить монастырь и найти нужные сведения в здешней усыпальнице-библиотеке.

Густав изучил исторические хроники всех рас и народов, относящиеся к интересующему его периоду. Мест возможного нахождения предмета, который он искал, было изрядное множество. Он побывал в каждом из них и еще в сотне других мест, но отовсюду возвращался с пустыми руками. Может, в хранилище есть сведения, ускользнувшие от его внимания? Может, он проглядел какую-то зацепку, какой-то ключ? И действительно ли монахи тщательно просмотрели все записи но интересующему его отрезку времени?

Монастырский служитель с неподдельным интересом выслушал престарелого рыцаря и с позволения старших монахов повел Густава в священное хранилище. Там они оба внимательно обследовали мумифицированные тела живых очевидцев истории, покрытые особой татуировкой. Густав узнавал каждую из мумий. Он ведь не впервые приходил в это хранилище и за долгие годы успел, что называется, сдружиться с иссохшими телами монахов.

— Вы утверждаете, что прочли все записи, — сказал служитель. — А хроники на этом теле вам знакомы?

Монах остановился возле тела монахини, находящегося в самом конце длинного ряда. Гусгав присмотрелся, но не мог припомнить, доводилось ли ему видеть это тело раньше.

— Скорее всего, вы его не видели, — предположил служитель. — При жизни эта сестра записывала события, связанные с расой пеквеев. В хрониках, которые вы читали, есть намеки на то, что пеквеи могли иметь какое-то отношение к Камню Владычества.

Густав задумался.

— Мне так не кажется, однако все остальные возможности я уже исчерпал.

— Вы в этом уверены? — осторожно спросил служитель. — А вы не допускаете, что та часть Камня Владычества, которую вы столь усердно ищете, могла быть уничтожена во время взрыва? Того самого, что двести лет назад сровнял с землей Виннингэль?

— Я думал об этом, но отказываюсь верить, что подобное могло случиться, — спокойно ответил Густав. — Боги даровали каждой из четырех рас часть Камня Владычества. Та, что принадлежала людям, куда-то пропала, только и всего. Давайте-ка лучше взглянем, нет ли чего-нибудь на теле этой благословенной сестры.

Служитель начал читать криптографические письмена на теле монахини, бормоча что-то себе под нос и качая головой. Татуировка обладала магическими свойствами. Очевидец записывал на коже мысли об увиденном событии, чтобы впоследствии сделать их достоянием тех, кто был сведущ в этой магии. Поместив руку на татуировку и произнеся заклинание, которое монахи держали в строжайшей тайне, служитель воссоздавал у себя в мозгу образы, слова и мысли того, на чьих глазах разворачивалось то или иное событие.

Густав внимательно следил за лицом служителя. Прочитываемые им сведения были подобны порывам ветра, морщившего зеркальную гладь озера. Затем «рябь» мыслей прекратилась. Глаза служителя просветлели.

— Я кое-что нашел, — как бы невзначай сообщил он. — Только не возлагайте чрезмерных надежд на обнаруженное мною. Я отыскал некую странность, но она соотносится с интересующим вам отрезком времени.

— Я приму все, — ответил Густав, стараясь, чтобы его голос не выдал подступавшего отчаяния.

Семидесятилетний рыцарь и сам был недалек от черты, за которой начинался вечный сон. Доблестный воин, он привык глядеть смерти в лицо. На полях сражений ему не раз приходилось ощущать прикосновение ее холодной руки. Густава не страшила вечная тишина. Он даже стремился обрести наконец вечный покой, но он не был уверен, что его пребывание в загробном мире действительно будет исполнено покоя. Ведь если ему придется покинуть сей мир, не окончив дела своей жизни, не станет ли он одним из несчастных призраков, обреченных мучиться в нескончаемых поисках, так и не находя искомое?