Люди не желают жить вечно, они просто не хотят умирать.

С. Лем

О вампирах известно многое, но люди не всегда учитывают то, что самим вампирам это тоже известно.

Терри Пратчетт

Государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку. Ибо от беспорядка, который порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар, налагаемых государем, страдают лишь отдельные лица

Макиавелли «Государь»

Почему человек, посаженный на кол, не испытывает от этого радости? В нем нет ни капли достоинства, как нет и презрения к собственной участи. До последнего вздоха осужденный на смерть смердит, визжит, воет, извивается, словно червь, причиняя себе еще большие страдания. Но самое удивительно, что при этом он требует справедливости.

Справедливости нет! Есть сила и вера, и только в них — правда божья. Прими смерть, как и подобает христианину — спокойно, светло и без всяких на то сожалений. Тело всего лишь сосуд для похоти, жадности и прочих излишеств. Чем раньше ты разобьешь никчемный сосуд, тем быстрее предстанешь перед Господом и получишь прощение. Или не получишь — все по делам твоим. Так не лучше ли принять наказание как величайшую милость и покаяться перед смертью в совершенных грехах?! Кто тут без греха? Молча-ат твари… Потому, как знают: не любит валашский князь безгрешных, ибо невозможно жить без греха и уловок перед богом.

Наблюдая за агонией трех осужденных — двух мужчин и одной женщины — Влад Цепеш, князь Дракула досадливо потер шею, расчесывая зудящее место укуса. Нетопыри в Валахии не редкость, но никогда еще они не были так смелы и безрассудны: посреди белого дня камнем падали с небес и кусали, впиваясь в незащищенные шею, лицо, руки. И тут же гибли, лишившись сил и яда, вызывающего безумие. После острых и тонких зубов оставалась небольшая кровоточащая ранка. Стоит расчесать, и вот уже открывается язва, полная гноя и зловония. Кто-то после нетопырьего укуса сходил с ума, кто-то умирал от неизвестной болезни, кто-то исчезал, будто его и вовсе не было на свете. И кружили нетопыри над княжеством, навлекая беду и уныние.

Спустя две седмицы Дракула еще оставался в живых, но чувствовал себя иным — чужим телом и духом, завернутым в невидимый кокон. День за днем спадала, рассыпаясь, пелена, и кто-то исподволь, медленно, но напористо овладевал его телом и разумом. Проникал в потаенные местечки, поднимая из глубин ненависть, боль и жажду крови. Прошлая жизнь пришла в негодность: ничто не радовало и не приносило успокоения. Даже смерть виделась теперь по-другому: сложной паутиной без начала и конца. Если раньше боялся ада, то теперь страх ушел. Никому не верил. Ни богу, ни черту, только себе.

И что самое странное, ему это нравилось. Глаза видели острее, нос на расстоянии тысяч шагов чувствовал любые запахи, ухо улавливало оттенки слов и звуков. К ужасу слуг князь передвигался так быстро, что другие просто не поспевали за ним. «Вездесущий дьявол», — шептала чернь, завидев тень черного плаща, подбитого темным мехом. Жаль только не летать ему нетопырем, поднявшись над гиблым лесом между Валахией и Трансильванией.

Дракула вновь почесал ранку: зудит-то как! Брезгливо посмотрел на грязный ноготь со следами гноя. Гнев метнулся к осужденным: пора бы и умереть, пол утра заняли!

Крупная летучая мышь напала на князя во время последней охоты. Дракула скинул лесного упыря под копыта коня, да поздно — по шее уже стекала кровь. С тех пор все тело болело и ныло, словно старый шрам перед дождем. Влад почти не спал, изнуряя себя любовной наукой, но облегчения и усталости не испытывал — только сильную жажду, заставлявшую пить густое красное вино с запахом земли и гнили. Этот напиток он теперь отмечал особенно.

Молитвы князю не помогали. Травы и заговоры тоже. Столько лекарей зазря перевел, но исцеления не наступало — кидало то в жар, то в холод. Трое казненных сегодня были последними, кто открыто решился врачевать при княжеском дворе. Да и бог бы с ними, лечили бы по-прежнему, но нет — стали поговаривать, что с князем что-то неладно, что черная болезнь подтачивает мускулистое поджарое тело. За что и поплатились: хочешь жить — не лезь, куда не просят. Не они устанавливали валашский закон, и не им его менять.

Дракула отпил вина из кубка — за упокой потерянных душ — и осенил себя широким крестом. Слава богу, отмучились. Рядом, едва сдерживая слезы, стояла его юная жена — красавица Виорика. Вроде бы должна уже привыкнуть к кровавым забавам царственного супруга, но все равно каждый раз вздрагивает, когда деревянное острие прокалывает дрожащий беззащитный живот. Крест за крестом кладет, будто крест здесь дело поправить сможет.

Глядя на прелестное лицо княгини, Дракула вдруг почувствовал жгучую ненависть. По виду — сама непорочность! И это после пяти месяцев замужества! Кожа нежная и белая — вон как все венки на солнце просвечивают, словно голубые ручейки по телу. Волосы убраны в две косы, на высокую грудь сбегают. Когда под венец вел, так все вокруг шептались: красота у Виорики что бутон розовый, от любви и ласки пышным цветом расцвет. Барон Стратула, вручил князю дочь как единственную драгоценность, хотя вроде сам должен был благодарить за оказанную милость. Шутка ли, самой княгиней станет!

И чего женился? — в сотый раз тоскливо спросил себя Дракула. — Кто подгонял? Ни ума, ни стати, ни гордости. Как есть девчонка пугливая! Закроется под самый подбородок, ноги сожмет и трясется зайцем, словно он и не муж ей вовсе, а так, случай заезжий.

Не любы Виорике мужнины забавы: ни в постели, ни на дворе, ни на пиру роскошном. Так чего женился?! Знал ведь ответ, да не желал признаваться. Была причина деликатного свойства.

— Зачем ты так, твое величество? — прошептала княгиня, утирая глаза шелковым платочком. — Они травки полезные собирали, отвары делали, тебя вылечить хотели, а ты их на кол. Не по-божески это.

Ах ты, горлица белая! Ангел залетный! — Владу захотелось сначала придушить, а потом втоптать Виорику в грязь. Пусть поймет, кто здесь хозяин! Бают, что к тому, у кого помыслы чистые, чернота да злые наговоры не пристанут: встряхнется — опадут.

Только на что ему ее чистота? На что юность? Если нет, и не станет ни любви, ни веры, ни страсти?! Была бы рядом та, другая, иначе вся жизнь сложилась. А так, все одно — покорежена душа, не исправишь. Ненависть когтями рванула сердце: как никогда еще ему вдруг захотелось смерти жены. Но сумел сдержаться, не обнаружить перед челядью истинные чувства. Улыбнулся, приподняв длинный черный ус. Но глаза остались холодными. Медленно отбросил с груди черные косы, накрутил на руку, наслаждаясь вспыхнувшим ужасом, и с силой дернул. Виорика взвизгнула. Голова ее покорно запрокинулась, губы шевельнулись, моля о пощаде. Влад впился жадными глазами в голубую жилку на бело-сметанном горле. Эх, прокусить бы, чтоб горячая молодая кровь освежила вечно жаждущий рот. Язык лихорадочно облизал пересохшие губы, прошелся по ряду зубов — неожиданно длинных и острых. Вот сейчас… сейчас…