Посвящается Вирджинии Маккинли,

подруге, сопровождающей меня в путешествиях

и поддерживающей во всех начинаниях...

Новый Орлеан, Луизиана, апрель 1804 года

– Ну, так женитесь на моей племяннице, если вы столь сильно хотите ее, Фриман, – раздался слегка удивленный возглас. – И тогда ее состояние останется в наших руках.

Услышав это, Саммер Сен-Клер, проходившая по лестничной площадке второго этажа, резко остановилась и судорожно сжала блестящие гладкие перила изящно изогнутой лестницы, ведущей из холла наверх. На какое-то мгновение она замерла, не в силах пошевелиться.

Мужчины направились в гостиную, и до слуха девушки вновь долетел холодный и слегка раздосадованный голос ее дяди:

– Необходимо что-то предпринять в ближайшее время, потому что уже в следующем году Саммер достигнет своего совершеннолетия, а я не намерен терять контроль над ее деньгами. Они необходимы для осуществления нашего плана.

Стараясь унять внезапно охватившую ее дрожь, Саммер перегнулась через перила и прислушалась. Теперь голоса говорящих слышались вполне отчетливо.

– А Талейран во Франции? – спросил Татуайлер. – Он возьмет деньги, чтобы...

– Тише! – резко оборвал его Бартон Шрайвер. – Не будем сейчас это обсуждать. Франция воюет не с Соединенными Штатами, а с Англией. После соглашения, подписанного в 1800 году, инцидента 1798 года не повторится. Но я верю, что наш вклад будет принят, и мы сколотим неплохое состояние.

За этой тирадой последовал неприятный скрипучий смех.

– Да, и я надеюсь, что более всего нам будет благодарен Наполеон, коль скоро он снова овладеет Новым Орлеаном.

При этих словах Саммер больно прикусила губу. Это было нечто большее, чем обсуждение ее замужества, – измена! Девушка спустилась немного ниже и услышала, как ее дядя тихо спросил:

– Что вы можете предложить в обмен на мою племянницу?

– Да что угодно! Я просто хочу ее, – проскрипел Фриман, и от этих слов по спине Саммер пробежал холодок. – Я страстно желаю увидеть эту девицу в своей постели...

Толстая, потная свинья! Саммер не раз видела, как он хватал своими отвратительными руками других молодых девушек, недостаточно расторопных, чтобы вовремя увернуться от него. Однако ей до сих пор удавалось каким-то образом избегать столь близкой встречи с ним. Но у тех молодых девушек были семьи, которые их защищали, и у Татуайлера не хватало смелости преследовать их открыто. Ее же было некому защитить. А дядя был бы только рад продать ее этому отвратительному животному. Мысль о том, что в скором времени Татуайлер сможет с полным правом дотрагиваться до нее, вызвала у Саммер приступ тошноты.

«Я страстно желаю увидеть эту девицу в своей постели».

Будь он проклят! Саммер нетерпеливо откинула светлый локон, упавший на глаза. Будь проклят Бартон Шрайвер. Он с жадностью захватил в свои руки имущество Сен-Клеров после смерти родных Саммер, когда ей было всего четырнадцать лет, а спустя год объявил племяннице, что она уже достигла подходящего для брака возраста, и велел ей улыбаться тем мужчинам, которые удовлетворяли его требованиям, и пренебрегать теми, кто ему не нравился. Но Саммер отказалась ему повиноваться, и он услал ее в монастырь. Несмотря на то, что она не была ревностной католичкой, монахини согласились принять под свое крыло «бедняжку, доведенную до отчаяния смертью родителей и нуждающуюся в отдыхе и успокоении» в обмен на щедрое пожертвование их приходу.

Это должно было преподать Саммер урок послушания, и она его получила. Ее заперли в крошечной келье. «Для ее же пользы, поскольку она может причинить себе вред, да и врач настоятельно рекомендовал». Именно такие объяснения услышали добрые сестры.

Саммер промучилась в течение трех месяцев и усвоила важный урок – она никто, а стало быть, не имеет права голоса. Да и то обстоятельство, что она родилась женщиной, говорило не в ее пользу. Теперь ей было двадцать лет, но она все еще не достигла совершеннолетия. В течение последних пяти лет Бартон Шрайвер использовал ее в качестве пешки в своей игре – он постоянно говорил ей о замужестве, но о помолвке так и не объявил, ища наиболее выгодного союза.

И все же Саммер не предполагала, что он может оказаться настолько жадным или глупым, чтобы опуститься до государственной измены.

Девушка в нерешительности стояла на лестничной площадке; по ее стройному телу пробегала дрожь, а небесно-голубые глаза потемнели. Шрайвер и Татуайлер были теперь в гостиной, и до слуха Саммер доносилось лишь неразборчивое бормотание. Она отчетливо представляла себе, как они сидели и допивали то, что осталось от прекрасного бренди ее отца.

Ее губы изогнулись в еле заметной усмешке. Джонатан Сен-Клер сделал бы из Шрайвера отбивную. Воспоминания о покойных родителях и брате острой болью отозвались в сердце Саммер. Иногда эта боль была настолько сильной, что девушке казалось, будто кто-то воткнул ей в грудь острый нож. Ну почему судьба так жестока? Почему Господь позволил ее любимым людям умереть от лихорадки и оставить ее одну на всем свете?

Саммер, наконец, взяла себя в руки и, вздохнув, начала спускаться по лестнице. Подол ее платья из муслина, словно пена, всколыхнулся вокруг аккуратных стройных лодыжек, когда девушка проскользнула мимо полуоткрытых дверей гостиной.

Ей просто необходимо было что-то предпринять, чтобы не дать дяде осуществить планы, направленные против правительства США. Как-никак ее мать была настоящей американкой, а отец – хоть и наполовину, но тоже американцем. И, кроме того, ей нужно было спасти себя.

Подстегиваемая инстинктом, Саммер направилась к входной двери. Она знала, куда пойдет, потому что только один человек мог помочь ей...

Дотронувшись до украшенной короной ручки двери и увидев Шанталь, девушка приложила палец к губам и энергично замотала головой. Лоснящееся, цвета кофе лицо служанки тут же приобрело безразличное выражение, и она коротко кивнула головой, увенчанной ярким тюрбаном. Шанталь знала все о Шрайвере и его алчности, но она была также связана по рукам и ногам, как и Саммер.

С молчаливого благословения служанки Саммер выскользнула за дверь. Горячие, непереносимо-яркие лучи солнца ослепили ее, когда она пересекала выложенный гладкой узорчатой плиткой крошечный внутренний дворик, граничащий с Сент-Чарлз-авеню. В каменных урнах и терракотовых горшках пышно цвели бугенвиллеи, бегонии и еще какие-то яркие и веселые цветы. Кованые балюстрады окаймляли фасад двухэтажного дома, недавно покрашенного в голубой цвет.

Саммер прошла сквозь высокую калитку и захлопнула ее с тихим щелчком. Со все возрастающим чувством тревоги она быстро шла по пешеходной дорожке, бегущей вдоль домов, нависавших над узкими улицами. Ей обязательно нужно было найти Гарта – уж он-то наверняка знает, что делать.