Эту книгу мы посвящаем Великим Людям. Всем тем, кто, сражаясь и умирая в нечеловеческой борьбе за будущее, своей жертвенностью и отвагой подарили нам настоящее.

Когда свобода умерла

И правда отрицалась,

Мы все попали на поезде в один конец,

Идущий прямо в Ад.

Войдите в ворота!

Когда свобода полыхает в огне,

Окончательное решение —

Расстаться со своей мечтой,

И всякая надежда обернётся прахом,

Когда миллионы горят…

Занавес упал,

Потерянные для мира, они сгинули в огне…

Sabaton, «The Final Solution»

Польша, Собибор, 1943

Когда эшелон с заключёнными достиг района Люблина, среди узников впервые прозвучало страшное слово «Собибор»[1]. Юный Яков Штейн не понимал, что послужило причиной для волнений. Всё, что он видел сквозь узкие щели в дощатых стенах вагона, мало чем отличалось от виденного им ранее. Всё та же лесистая местность, покосившиеся дома и заброшенные поля. Но стоило поезду сделать непродолжительную остановку на полустанке с указателем «Еврейский переселенческий лагерь», как запертые в вагонах люди заволновались.

– Мама, – Яков обратился к стоящей рядом женщине в коротком поношенном пальто, – что происходит?

– Ничего, Яшенька, всё хорошо, – женщина крепко обняла сына, стараясь не выдать перед ним своего испуга. В отличие от детей, взрослые прекрасно понимали, что ждёт их в конце этой поездки. Но они ещё не знали, насколько страшнее окажется реальность по сравнению с их самыми мрачными ожиданиями.

Единственным исключением являлся Михолок Штейн, отец Якова, который с самого начала знал, что им всем уготована смерть. Ещё в Варшаве, при посадке на поезд, Михолок стал ждать смерти, и потом всё время, каждую минуту, секунду, он знал, что его и членов его семьи могут убить в любой момент. Просто выстрелят в затылок за то, что ты поднимешь глаза на охранника, или за то, что не расслышишь приказа, или просто конвоир окажется в плохом настроении.

Штейн-старший знал, что их везут в лагерь уничтожения. Знал, что четверо суток в тесном вагоне без окон и элементарных удобств станут последними днями в их жизни. Когда поезд достигнет конечной станции, то ему, его жене Марии, а также их сыну Якову и дочке Еве придёт конец.

Но Михолок не делился своими догадками с окружающими, даже с женой. Несмотря на страх и отчаянье, он верил в то, что бог не оставит их и не допустит столь чудовищного преступления. Погибнуть могут другие, только не он и не его семья.

Тем временем железнодорожное полотно плавно уводило поезд всё глубже в лес, пока не упёрлось в тупик, в котором располагался лагерь. Эшелон постепенно замедлял ход, пока, наконец, не остановился.

Перед взором Якова, вновь приникшего к щели в стене, простирался длинный, переплетающийся с сосновыми ветками забор из колючей проволоки. Как загипнотизированный, Яков уставился на готические буквы сверху над воротами, ведущими внутрь: «SS-Sonderkommando Sobibor»[2].

За закрытыми дверьми вагонов раздавался собачий лай и отрывистые команды на немецком языке. Через некоторое время двери распахнулись, и узников ослепил яркий направленный свет прожекторов.

– На выход! Быстро, быстро!

Вошли несколько солдат и принялись выгонять пассажиров из вагона, придавая вес своим командам при помощи тумаков и зуботычин. Они не делали разницы между тем, кого ударить, с одинаковой жестокостью избивая женщин, детей и стариков.

– Пойдёмте, быстрее! – Михолок схватил жену за руку и потянул к выходу из вагона. – Дети, держите нас за руки! Ни в коем случае не отпускайте…

Произнести фразу до конца Штейн-старший не успел. Пространство вокруг них наполнилось грохотом выстрелов и последовавшей за этим какофонией криков боли и ужаса. Побоями и бранью евреев выталкивали из вагонов и загоняли на специальную разгрузочную платформу.

Яков, охваченный паникой, крепко ухватился за руку матери и испуганно озирался по сторонам.

Оказалось, что внутрь лагеря доставили не весь эшелон, а только первые пять вагонов. Площадку, на которую выгнали узников, с трёх сторон охраняли солдаты в форме СС и травник[3], от которых сильно разило спиртным.

– Внимание! Просьба построиться; женщины налево, мужчины направо.

Несколько травников из оцепления врезались в столпившихся узников и силой стали рассортировывать их на женскую и мужскую половины. При этом они требовали отдать багаж.

– Не беспокойтесь, вам всё вернут! – улыбался травник, буквально вырывая из рук Михолока чемодан со всеми оставшимися после погромов пожитками семьи Штейн. – А сейчас встаньте в правую очередь!

– Простите, но… – попытался было возразить Михолок, но травник его не слушал. Штейн растерянно посмотрел на жену: – Прости, милая, я не смог ему помешать.

– Всё хорошо, Михолок, – жена постаралась приободрить мужа. – Он сказал, что мы получим вещи назад.

– Ты что, и правда ему веришь? Мария, ты до сих пор не понимаешь, куда нас привезли? – возмутился Штейн. Мужчина был напуган и унижен и чуть не выплеснул своё отчаянье на жену.

– Михолок, не повышай голос при детях! Им и так страшно.

Штейн примолк, но было поздно. То, что он боялся озвучить во время четырёхдневного переезда, наконец-то прозвучало. Его слова заронили зерна страха.

Стоявшие рядом с ними люди стали настороженно оглядываться вокруг. Несмотря на улыбчивые лица охранников и их слова о том, что здесь узникам нечего бояться, многие из прибывших догадались о том, какая участь их ждёт.

Над лагерем стоял смрад от разлагающихся тел.

Поднялся шум, плач и крики. Люди принялись валяться по земле и отказывались подчиняться приказам охранников.

– Прекратить панику! Немедленно построиться и пройти к навесам! – заорал в жестяной рупор офицер, судя по лычкам, унтершарфюрер СС. Людей, оказавших сопротивление, травники принялись избивать плётками, прикладами карабинов и просто руками и ногами. Несколько солдат из оцепления вновь выстрелили в воздух. Унтершарфюрер продолжал успокаивать толпу: – Вам нечего бояться! Вы обязаны помыться в бане, после чего вас отправят работать в Украину.