Карета остановилась перед громоздкими каменными ступенями, ведущими ко входу в замок. В последний раз надрывно скрипнуло многострадальное колесо, возвещая о том, что путешествие подошло к концу. Я расправила плечи, покрутила головой из стороны в сторону (шея основательно затекла), распрямила ноги настолько, насколько того позволяли размеры кареты. Оказывается, продолжительное сидение на одном месте может утомить куда сильнее тяжёлой работы. Особенно если оно сочетается с монотонной, выматывающей душу тряской.

А ведь я так ждала этой поездки. Боялась, конечно, не скрою, очень боялась, но и ждала тоже. Даже не знаю, которое чувство было сильнее. Желание покинуть пансион после четырёх невыносимо долгих лет, стряхнуть с ног его прах, было настолько всеобъемлющим, что притупляло даже страх перед неизвестностью. И поначалу я действительно получала удовольствие от поездки, сидя в карете в полном одиночестве, в кои-то веки без необходимости что бы то ни было из себя изображать, просто прильнув к окошку и жадно ловя глазами сменяющие друг друга пейзажи. Сперва были огромные пушистые луга, словно зелёная махровая ткань, местами украшенная заплатами из цветов — преобладали незабудки, розовый клевер, а также редкие в других графствах оранжевые маки. Высунув голову из окна, можно было увидеть далёкие силуэты гор, подёрнутые белёсой дымкой. Постепенно горы становились ближе, а луга сменились хвойным лесом, который впоследствии в свою очередь уступил место засеянным полям. Тогда я предположила, что мы приближаемся к пункту назначения, и в общем-то была права. Только не знала, что, даже приблизившись, ехать придётся почти целый час.

И постепенно, по мере того, как карета продвигалась через поля к деревням, а потом через деревни к городу, эйфория отступила, а на её месте поселилась тревога. Поначалу она едва заметно давила на сознание лёгким ненавязчивым фоном, но, стоило мрачному силуэту замка показаться из-за склона очередного холма, беспокойство стало буквально-таки пожирать меня изнутри. Что-то будет…

Я мотнула головой, стараясь разогнать собственные страхи. Вдруг всё окажется не так уж и плохо?

Меж тем слуга, посланный хозяином замка, чтобы привезти меня сюда из пансиона, спрыгнул с козел, где всё это время ехал рядом с кучером, и отворил мою дверь. Опираясь на поданную им руку, я пригнула голову и шагнула на ступеньку, а уж с неё спустилась на землю. Не сказав ни слова — он вообще был неразговорчив, — слуга захлопнул дверцу и направился к задней части кареты, где был привязан сундук с моими вещами. Я проводила его взглядом. Этот человек казался мне немножко странным: крупный, широкоплечий и при этом несколько несуразный, весь какой-то…квадратный. Квадратным казалось и туловище, и даже голова, обрамлённая светло-рыжими волосами. Впрочем, может быть, ничего несуразного в слуге и не было. Просто за годы жизни в пансионе я успела почти забыть, как выглядят мужчины…

Эта мысль заставила меня снова вспомнить о главном мужчине, обитавшем в этом замке, к которому меня собственно только что и привезли. Руки начали едва заметно дрожать. Спокойно, Николь, спокойно. Ты его ещё даже ни разу не видела. Настраивайся на лучшее. Он может оказаться умным и приятным в общении. И даже привлекательным внешне. Кто знает? В конце-то концов, не зверем же был мой отец, пусть он и не горел желанием особенно часто видеть свою дочь. Мир его праху… Не мог же он распорядиться в своём завещании, чтобы меня отдали в жёны кому-то совсем уж ужасному?

Эту мысль я повторяла в голове, как молитву, последние несколько дней, и с каждым разом верила в неё всё меньше. Кто вообще знает, что взбрело в голову моему отцу? Да простят меня боги, я знаю, нельзя так думать о мёртвых. Но вот так вот взять — и завещать свою дочь постороннему человеку — поступок мягко говоря нестандартный. И вряд ли можно было рассчитывать, что он приведёт меня в восторг.

— Прошу вас, госпожа. Виконт вас ждёт.

С сундуком слуга выглядит ещё более несуразно, но его голос звучит настойчиво, почти повелительно. Или мне только так кажется? В любом случае я покорно киваю и медленно шагаю следом за ним к каменным ступеням. Несколько человек столпились на пороге специально для того, чтобы поглазеть на меня. В этом не может быть никаких сомнений, поскольку именно этим они и занимаются: глазеют. Безо всякого стеснения, совершенно не скрывая своего интереса. Наверное, обсуждали меня последние несколько дней и теперь высыпали посмотреть, совпадаю ли я с образом, который они рисовали в ходе разговоров… И я не выдерживаю, опускаю взгляд, хотя и знаю, что так нельзя, что правильно себя поставить необходимо с самого начала. Жаль, что как раз этому-то нас в пансионе и не учили. Готовили, напротив, быть смиренными, робкими и покорными. Впрочем, и этому я тоже не научилась, но во всяком случае научилась таковой притворяться. Лицемерие — главный урок, который необходимо постичь, чтобы жизнь в религиозном учебном учреждении оказалась сносной.

Слуги расступаются, хоть и в самый последний момент, но без каких-либо стараний с моей стороны. Я прохожу внутрь. Передо мной — просторный зал вытянутой формы. Впереди и чуть справа — каменная лестница, которая уводит вверх, на следующие этажи. В зале холодно и полутемно. На свечах он, что ли, экономит, этот виконт? Может быть, в таком случае, я именно для того ему и понадобилась — чтобы поправить плачевное финансовое положение? Всё-таки приданое у меня совсем неплохое.

Высокие витражные окна из цветного стекла. Казалось бы, красиво, но тона какие-то тоскливые, и краска с трудом пропускает внутрь солнечный свет, добавляя помещению мрачности. В центре зала опять толпятся слуги, но эти уже рангом повыше. Они тоже смотрят на меня с нескрываемым интересом, а некоторые периодически перешёптываются. Я же стою перед ними в нескольких шагах от порога и испытываю почти непреодолимое желание развернуться и выбежать за дверь. Но прекрасно понимаю: бежать мне некуда, а, стало быть, вернуться всё равно придётся, и тогда будет только хуже. И потому продолжаю тупо стоять, ожидая, когда появится хозяин замка.

Не выдержав, опускаю глаза и вижу собственные ноги, вернее, скрывающую их юбку, синюю в белую полоску, достаточно длинную, чтобы быть пристойной, но в то же время и не в пол. Юбки в пол считаются нескромными, поскольку, как нам объяснили в пансионе, привлекают излишнее внимание мужчин. Вот я и стою здесь в своём ужасном ученическом наряде, в целомудренной белой рубашке, верхняя пуговица которой давит на горло, так, что даже дышать тяжело, и в нелепой юбке, которая совершенно невыгодно режет ноги…

А заодно потихоньку приглядываюсь к собравшимся передо мной людям, хоть и значительно менее откровенно, чем они разглядывают меня. Вон тот невысокий мужчина справа, вернее всего, дворецкий, а вот этот, в характерной куртке, наверное, главный лесничий. Рыжеволосая женщина дет двадцати пяти что-то зашептала на ухо своей соседке, и обе бросают на меня насмешливые взгляды. Не могу определить её должность. Вторая — точно горничная, но рыжеволосая одета не по форме; на ней чрезвычайно нескромное платье вызывающе красного цвета. Совершенно вопиющее непотребство. Интересно, а мне позволят тоже носить что-нибудь подобное?..