Леди Уиндермир давала последний прием перед пасхой, и домбыл заполнен до отказа. Шесть министров явились прямо из парламента в орденах илентах, светские красавицы блистали изящнейшими туалетами, а в углу картиннойгалереи стояла принцесса София из Карлсруэ – грузная дама с роскошнымиизумрудами и крохотными черными глазками на скуластом татарском лице; она оченьгромко говорила на скверном французском и неумеренно хохотала в ответ на любуюреплику. Как все чудесно перемешалось! Сиятельные леди запросто болтали своинствующими радикалами, прославленные проповедники по-приятельски беседовалис известными скептиками, стайка епископов порхала из зала в зал вслед задебелой примадонной, на лестнице стояли несколько действительных членовКоролевской академии, маскирующихся под богему, и прошел слух, что столовую,где накрыли ужин, просто оккупировали гении. Без сомнения, это был один излучших вечеров леди Уиндермир, и принцесса задержалась почти до половиныдвенадцатого.

Как только она уехала, леди Уиндермир вернулась в картиннуюгалерею, где знаменитый экономист серьезно и обстоятельно разъяснял научнуютеорию музыки негодующему виртуозу из Венгрии, и заговорила с герцогинейПейсли.

Как хороша была хозяйка вечера! Невозможно не восхищатьсябелизной ее точеной шеи, незабудковой синевой глаз и золотом волос. То было и всамом деле or pur [1], a не бледно-желтый цвет соломы, который ныне смеютсравнивать с благородным металлом, то было золото, вплетенное в солнечные лучии упрятанное в таинственной толще янтаря; в золотом обрамлении ее лицосветилось как лик святого, но и не без магической прелести греха. Она являласобой интересный психологический феномен. Уже в юности она познала ту важнуюистину, что опрометчивость и легкомыслие чаше всего почитают за невинность. Засчет нескольких дерзких проделок – большей частью, впрочем, совершеннобезобидных – она приобрела известность и уважение, подобающие видной личности.Она не раз меняла мужей (согласно справочнику Дебретта, их у нее было три), носохранила одного, любовника, и потому пересуды на ее счет давно прекратились.Ей недавно исполнилось сорок, она была бездетна и обладала той неуемной жаждойудовольствий, которая единственно и продлевает молодость. Вдруг она нетерпеливоогляделась и проговорила своим чистым контральто:

– Где мой хиромант?

– Кто-кто, Глэдис? – вздрогнув, воскликнула герцогиня.

– Мой хиромант, герцогиня. Я теперь жить без него не могу.

– Глэдис, милая, ты всегда так оригинальна, – пробормоталагерцогиня, пытаясь вспомнить, что такое хиромант, и опасаясь худшего.

– Он приходит два раза в неделю, – продолжала ледиУиндермир, – и извлекает интереснейшие вещи из моей руки.

– О боже! – тихо ужаснулась герцогиня. – Что-то вродемозольного оператора. Какой кошмар. Надеюсь, он, по крайней мере, иностранец.Это было бы еще не так страшно.

– Я непременно должна вас познакомить.

– Познакомить! – вскричала герцогиня. – Он что же, здесь? –Она принялась искать глазами свой черепаховый веер и весьма потрепаннуюкружевную накидку, с тем чтобы, если потребуется, ретироваться без промедления.

– Разумеется, он здесь. Какой же прием без него! Он говорит,что у меня богатая, одухотворенная рука и что если бы большой палец был чуточкукороче, то я была бы меланхолической натурой и пошла в монастырь.

– Ах, вот что. – У герцогини отлегло от сердца. – Он гадает!

– И угадывает! – подхватила леди Уиндермир. – И так ловко!Вот в будущем году, например, меня подстерегает большая опасность и на суше ина море, так что я буду жить на воздушном шаре, а ужин мне по вечерам будутподнимать в корзине. Это все написано на моем мизинце – или на ладони, я точноне помню.

– Ты искушаешь провидение, Глэдис.

– Милая герцогиня, я уверена, что провидение давно научилосьне поддаваться искушению. По-моему, каждый должен ходить к хироманту хотя быраз в месяц, чтобы знать, что ему можно и чего нельзя. Потом мы, конечно,делаем все наоборот, но как приятно знать о последствиях заранее! Есликто-нибудь сейчас же не отыщет мистера Поджерса, я пойду за ним сама.

– Позвольте мне, леди Уиндермир, – сказал высокий красивыймолодой человек, который в продолжение всего разговора стоял, улыбаясь, рядом.

– Спасибо, лорд Артур, но вы нее его не знаете.

– Если он такой замечательный, как вы рассказывали, ледиУиндермир, я его ни с кем не спутаю. Опишите его внешность, и я сию же минутуприведу его.

– Он совсем не похож на хироманта. То есть в нем нет ничеготаинственного, романтического. Маленький, полный, лысый, в больших очках сзолотой оправой – нечто среднее между семейным доктором и провинциальнымстряпчим. Сожалею, но я, право, не виновата. Все это очень досадно. Моипианисты страшно похожи на поэтов, а поэты на пианистов. Помню, в прошломсезоне я пригласила на обед настоящее чудовище – заговорщика, который взрываетживых людей, ходит в кольчуге, а в рукаве носит кинжал. И что бы вы думали? Он оказалсяпохожим на старого пастора и весь вечер шутил с дамами. Он был очень остроумени все такое, но представьте, какое разочарование! А когда я спросила его окольчуге, он только рассмеялся и ответил, что в Англии в ней было бы холодно. Авот и мистер Поджерс! Сюда, мистер Поджерс. Я хочу, чтобы вы погадали герцогинеПейсли. Герцогиня, вам придется снять перчатку. Нет, не эту, другую.

– Право, Глэдис, это не вполне прилично, – проговорилагерцогиня, нехотя расстегивая отнюдь не новую лайковую перчатку.

– Все, что интересно, не вполне прилично, – парировала ледиУиндермир. – On a fait le monde ainsi [2]. Но я должна вас познакомить.Герцогиня, это мистер Поджерс, мой прелестный хиромант. Мистер Поджерс, этогерцогиня Пейсли, и если вы скажете, что ее лунный бугор больше моего, я вамуже никогда не поверю.

– Глэдис, я уверена, что у меня на руке нет ничегоподобного, – с достоинством произнесла герцогиня.

– Вы совершенно правы, ваша светлость, – сказал мистерПоджерс, взглянув на пухлую руку с короткими толстыми пальцами, – лунный бугорне развит. Но линия жизни, напротив, видна превосходно. Согните, пожалуйста,руку. Вот так, благодарю. Три четких линии на сгибе! Вы доживете до глубокойстарости, герцогиня, и будете очень счастливы. Честолюбие… весьма скромно,линия интеллекта… не утрирована, линия сердца…