Дверь наконец-то открылась. Внутри меня заскулила надежда, обожженная кислотой обиды и просверленная отчаянием. Впрочем, иного состояния в моем положении и ждать не приходилось. Я был не в силах повлиять на результат, хотя привык брать ответственность за него именно на себя. Решался извечный вопрос – быть или не быть, оставаться мне на службе или стать официальным инвалидом. Сам себя-то я таковым чувствовать не мог и не хотел, да и недавние события доказали мою высокую боеспособность. Только о моем участии в этих событиях громко говорить не стоит, иначе можно вернуться не в строй, а в то же самое СИЗО, из которого меня так удачно вытащили. Следовательно, и для убеждения комиссии у меня достаточно весомых аргументов не нашлось. А их аргументация сводилась исключительно к моей медицинской книжке и к заключению лечащих врачей. Здесь имели право не учитывать даже мнение моего командования. Я-то сам отлично знаю, что всем и помногу прав давать нельзя. Особенно врачам. Врачи по крови такой народ, что в каждом видят инвалида…

Разговор на комиссии, впрочем, шел не об этом, а о моем функциональном состоянии. Я пытался что-то объяснить, но меня не послушали, хотя я свое состояние знаю лучше других. Им дали право не слушать… И теперь я был вынужден расхлебывать чиновничью неумную щедрость.

– Капитан Смертин!

У этого подполковника медицинской службы, что позвал меня, оттопыривая для солидности нижнюю губу, голова формой напоминала мяч для игры в регби. Но мяч был выставлен не вертикально – такая форма головы встречается часто, – а горизонтально, что само по себе уже нонсенс, и вызывало желание врезать одновременно двумя ладонями по ушам, чтобы язык вывалился изо рта, как пробка из бутылки. Самый главный придира из всей комиссии…

– Я! – шагнул я вперед, чувствуя, что покрываюсь потом.

– Завтра твои документы, капитан, отправят в канцелярию вашего управления кадров. Через неделю сможешь получить.

– В управление кадров ГРУ или в канцелярию бригады? – спросил я, желая уточнить.

– Сразу в ГРУ. На Хорошёвку…

Голос ушастого врачуги не предвещал ничего хорошего. Тем не менее находиться в неведении еще несколько дней или даже неделю – это из разряда гестаповских пыток. И потому я осмелился спросить:

– А какое заключение, товарищ подполковник?

– Не знаю, не решили еще, – сказал он раздраженно и шмыгнул за дверь, словно мои мысли о своих ушах прочитал.

– Вижу, капитан, ты еще хочешь служить, – сказал из-за моей спины толстый и лысый майор инженерных войск. Внешне он напоминал поставленные один на другой два арбуза, большой и маленький, при этом ноги и руки были совсем не округлыми – скорее даже тощими.

– Хочу. А ты как понял? – спросил я наивно.

– По физиономии этого подполковника. Меня уже предупредили: если кто служить не хочет, он все будет делать, чтобы человека на службе оставить. А если, наоборот, хочет служить, – будет из кожи лезть, чтобы помешать. Ты не расстраивайся. Кажется, будешь служить. Видишь, подполковник не в духе. Не послушались, значит, его доводов…

– Твоими бы устами, майор…

– Наливай, – разрешил он.

– Извини, в глухой завязке после ранения. Совсем, то есть, уже не пью…

Я не стал уточнять, что не пью с малознакомыми или совсем не знакомыми людьми.

– Каждому свое, – майор погладил живот, и я удивился, почему этот арбуз неполосатый и из пупка не торчит арбузный хвостик. – А меня вот со службы отпускают, но только на пенсию. А на заслуженную инвалидность – не хотят. Просто на пенсию мне не выгодно – экономика должна быть экономной, и потому я хочу третью группу инвалидности с правом на трудоустройство. Эх, где бы спиртиком медицинским разжиться… А то водка в магазинах сплошь паленая; люди от нее, как мухи от дихлофоса, дохнут.

– Попроси у подполковника, – посоветовал я на прощание. – Он с расстройства и компанию составит. У таких спирт всегда есть. Они им свою вредность заливают.

Я двинулся по коридору в сторону лестницы, так и не выяснив до конца свою дальнейшую судьбу. Мне не верилось в то, что мой вопрос еще не решен. Скорее всего вердикт вынесен, но вредный, как яблочный червяк, подполковник медицинской службы еще надеялся изменить его в свою пользу.

* * *

Я вышел на крыльцо, сразу «прострелив» глазами пространство за дверью, готовый в любой момент совершить рывок в сторону с перекатом по крыльцу или даже по ступеням, в зависимости от ситуации, и одновременным вытаскиванием своего пистолета. Все это я делал автоматически, памятуя недавние множественные попытки охотников за моей головой до нее добраться и потому соблюдая осторожность. Близкую дистанцию контролировать я был в состоянии. Конечно, если появится еще один снайпер взамен недавно захваченного мной, я буду уже бессилен. Сил-то у меня много, но толку с них при таких обстоятельствах… Я могу спрятаться, когда поймать и уничтожить меня пытается целая дивизия. Но от снайпера, одного-единственного, которому время отпущено опять-таки на один-единственный выстрел, защититься я не смогу. И ничего против этого не сделать. Как говорится, когда на тебя прет танк, глупо обнажать саблю; точно так же глупо пытаться защититься от снайпера, которого ты не видишь. Здесь может быть только один вариант – остаток жизни провести в глухом железобетонном бункере где-нибудь глубоко под землей, оборвав все связи с друзьями и родственниками…

В этот раз угрозу для меня мог представлять только один человек, поскольку других представителей каких-либо народностей Северного Кавказа поблизости не фланировало. Но этот человек угрозы не нес.

– Привет, – протянул он волосатую руку, шагнув мне навстречу.

– Привет, – ответил я на рукопожатие.

– Ты на машине?

– Увы, нет. Что-то в движке собралось «полететь». Обещали недели через две сделать, послали запрос на запчасти. Там кроме движка еще и сцепление перебирать нужно. Пусть делают, пока гарантия действует, а я пешком похожу, если никто не подвезет. Впрочем, может, уже и сделали – как раз время подошло. Надо звонить…

– Валар, тебя генерал дожидается, – сообщил мне капитан Магомед Магомедов, резко переходя с темы на тему, и кивнул на микроавтобус «Фольксваген Калифорния», что стоял неподалеку. Водительское стекло, слабо тонированное, не скрывало знакомое лицо старшего лейтенанта Сережи, как обычно, сидящего без своего «крапового» берета. – Разговор у Николая Владимировича к тебе серьезный и срочный, как обычно.

– И на ту же тему, что и обычно… – предположил я.

«Краповый» генерал-майор Лукьянов – мне не командир, и потому я мог свободно отказаться от самого что ни на есть серьезнейшего разговора. Но мое плотное сотрудничество с «Комитетом взаимопомощи участников локальных военных конфликтов» и с его руководителем как бы само собой предполагало дальнейшее согласование действий – я уже не говорю о более плотном контакте, который может оказаться необходимым и той, и другой стороне. И потому я отказался только для поднятия уважения к собственной персоне. То есть занялся тем, что на простом русском языке называется «ломанием».