"Земля наша погибает, а ты нейдешь..."

...и опять отуманилось временем, мутным, сивым и нечистым, а в нем бултыхнулась беда – обликом обманчива, именем забывчива, дикостью углядчива, сунулись из ниоткуда скифы, рожи неумытые, стрелами одождили мир.

"...отсюда начнем и числа положим..."

Скифы – они же ахваты, катиары, траопии и паралаты.

Сколоты и саки – прекраснолошадные хвастуны.

"...Варвария во стране северной, ее же нарицают Скифиею..."

Массагеты воевали скифов.

Исседоны воевали скифов.

Скифы воевали киммериан, сдирали с них кожу на одежды, пили из их черепов греческие неразбавленные вина – прамнейское, хиосское, фаросское, лесбосское, а из Сиракуз сладкое, тягучее вино поллий.

Глядели на это аримаспы с севера, одноглазый завистливый народ, смаргивали замедленно, сглатывали затрудненно, набирали пока что силу.

Скифы были белокожи, голубоглазы, краснолицы.

Толсты, мясисты, вспыльчивы и ленивы.

Волосами жирны, длинны, редки, рыжи.

Одежды носили черные, сражались неуступчиво, лакали кровь недобитых врагов, рабов ослепляли – не скажу зачем, а стада перегоняли по степи, как запас говядины, чтоб под рукой был.

Варили мясо, пили кумыс, опьянялись пахучими дымами, детей рожали мало и через силу и ели их за провинность – будто бы.

А произошли они от связи Геркулеса с ехидной, три брата: Агатирс, Гелон и Скиф.

Необщительны, свирепы, крепкоруки и боеохочи.

Жались к ним изнеженные, женоподобные агатирсы – женщинами пользовались сообща, чтобы вражды не было; тёрлись в отдалении невры – в урядные дни обращались в волков, будины с гелонами – озабочены пропитанием, невозможные андрофаги-мужееды, дикостью поражая скифов, а тавры промышляли грабежом и войною, пленных приносили в жертву деве Орейлохе, головы втыкали на шесты над печными трубами и так жили.

Скифы всеми повелевали.

Но пришли ящероглазые сарматы и повоевали скифов.

Сарматы – они же языги и роксоланы.

Белокуры, жестоки, бородаты, войнолюбивы и победоносны.

Жили в войлочных палатках, сыры ели с мясом, поклонялись мечу, огню, приносили в жертву жеребцов, расписывались по телу узорами, в конном строю были неотразимы.

Сарматы – от совокупления скифов с амазонками.

Шлемы и панцири из воловьей кожи. Щиты – чешуей – из отделанных конских копыт.

Их жены плели арканы и пользовались ими без промаха: когда на врагов, а когда на мужей – смотря по надобности.

Пришли аланы и потоптали сарматов.

Пришли готы – тоже потоптали.

Пришли гунны и потоптали всех.

Хунну-сюнну – на китайской памяти.

У них не было лица, но безобразный кусок мяса, и вместо глаз пятна.

Страх напал на народы. От Волги до Рейна.

Гунны – от совокупления ведьм с нечистыми духами.

Кормились кореньями и вяленым мясом, которое согревали под седлом, и на стоянках ели, огородившись локтями.

Пешком не ходили – позорно, да и обувь была – не нагуляешься. В домах не жили: дома – могилы. Раз надевши платье, не снимали ни при какой надобности, так и упревало в лоскуты. Спали на лошадях, меленьких и кусучих, там же ели, торговали, делали не скажу чего.

Виловатые да жиловатые, безбородые скопцы, вечные беглецы-кочевники.

У каждого было по много жен: какая ближе, та и жена, а те жили на телегах, ткали рядно, рожали детей, воевали в строю с мужьями, в кровь били рабов.

Угрюмые, гневные, жадные и безобразные.

Но пришли вдруг авары-обры, жгучи и воюючи, телом велики да умом горды: как пришли, так и прошли, сгинули без племени и наследка. За ними козаре – широколицая, безресничная толпа, угры-мадьяры, черные болгары, утугуры с кутугурами, касоги с ясами – за тем же делом, печенеги в восемь орд, торки, берендеи, топчаки с ольберами – только отвернись, да и варяги, нищие бродяги, колбяги с бурягами не брезговали страной Гардарик, забирали кого ни попадя на продажу, а половцы шелудивые, бич Божий, отрядами пробирались через степь, сбивали врагов в мяч, как сокол галок, подвывали по-волчьи: не окопаешься валами, не огородишься острожками, не отобьешься богатырями, – вот придут татары, безбожники-моавитяне, прямым ходом из ада, и утишат всех.

А была то украина мира, очумелая от собственной истории, покинутая богами и законами, "претерпевавшая тесноту в просторе и лишения в довольстве", страна могил и истоков, откуда вытекают могучие реки, и жили там – не позабыть сказать – блаженные гипербореи, без желаний, надежд и упрека.

За желания надо платить...

1

Гридя Гиблый жил на сосне.

Афоня Опухлый жил на сосне.

И Облупа Федор.

И Обрывок Петр.

И Огрызок Осип.

И Озяблый Тимофей – бортник.

И Ослабыш Филя – бобыль.

И Голодуша Иван.

И Двоежильный Яков.

А Масень Афанасий жил на березе.

Всё не как у людей.

Он был востронос, Масень Афанасий, быстроглаз, любопытен и беспокоен, с конопушками на оттопыренных ушах, маловидный – аршин с шапкой, с березы не сходил и на уговоры не поддавался, а они наседали.

Было лето.

Поспевала ягода-земляница.

Ребятишки рвались вниз на прогретую, в мурашах, хвою, но ходу им не давали, чтобы натоптано не стало, – и было с чего.

Ну ее к лешему, эту землю, где бьют, режут, отбирают и угоняют, где из тумана болот, как из тумана времен, прёт в неверных колыханиях напасть за напастью – не переждешь за век.

Сидели на текучей воде, рыбы было невпроед, мяса разного от скота и зверины, масла, сыра, бараньего жира, киселя варили из отрубей-пшеницы, медом запивали, малиновым квасом, – наплыл с верховья, из чужих владений, Апышка Живоглот, зажигатель-моритель с горлохватами-ушкуйниками, примучил, похватал, подчистил под метло, многих отогнал в полон, – ему что?

Ушли в леса, на снег сели, на необжитое место: бортничали, зверя промышляли, лыко драли, мочало трепали, смолу курили, дома домили, лодки рубили на продажу, – наскакал к зиме свой князь с дружиной, Иван Юрьевич Хапало Волкохищная Собака, пожёг и попленил, землю положил пусту, на завтра не оставил – как не себе.