— Стой, чертова идиотка! — надрывался мне в спину мой парень. Точнее, теперь уже бывший.

— Ага, как же, — буркнула я, еще активнее заработав ногами. В руке все еще болталась, похожая на облезлую кошку, накладка, которую я сорвала с лысины Димки. Ха, я и не знала, что мой сердечный друг маскирует лысину. Столько лет провела с ним рядом, а, вот поди ж ты.

— Анфиса, да подожди ты, — одышливо простонал Шмойлов. — Давай спокойно поговорим. Тем более, что ты сама виновата.

— Я? — от такой наглости я замерла на месте. Заперхала, наливаясь свекольной краснотой. — Я виновата? В том, что ты женишься на другой, значит, я виновата?

— Ты похожа на перезревший помидор, — поморщился Дмитрий.

— А ты на задницу, — не осталась я в долгу. — Эпилированный попец макаки.

— Восхитительное сравнение, достойное поэтов серебрянного века, — Шмойлов даже не моргнул, паразит, всем своим видом показывая, что на дураков не обижаются, — в этом ты вся, Ласкина.

Димку я знала с детства. С самого раннего, горшочно — слюнявого. Мне кажется, что он присутствовал в моей жизни всегда. Я привыкла и думала, что никуда он не денется. Родители «поженили» нас еще в младенчестве. Смотрели на двух умильных карапузов, лупящих друг — друга по голове песочными лопатками и говорили: «Ах, они станут прекрасной парой»

— Да, я забыл сказать — ты уволена, — вбил последний гвоздь в крышку моего гроба женишок. Точнее уже бывший. — Я устал терпеть твои закидоны.

А ведь ничего не предвещало. Утро встретило меня опухшей физиономией, отразившейся в безжалостном зеркале, гулкой тишиной пустой квартиры, обставленной старой мебелью, и заливистым пением бабушкиного кенара. Мне даже показалось, что из кухни пахнет блинами. Показалось. Димка вчера так и не позвонил, но меня это даже порадовало. Он не любит тишины, а она мне сейчас была очень нужна. Наспех умывшись, проглотила горстку сухого творога, запила его кофе, сказала «пока» маленькой фотографии, перечеркнутой черной ленточкой, стоящей на тумбочке, и вышла из квартиры навстречу новому дню.

— Ну, наконец — то, явилась, — Димка встретил меня возле входа в офис. — Фис, я скоро с ума сойду от твоих опозданий и косяков. То, что ты мне не чужая не является уважительной причиной…

— Ты хотел сказать, то, что мы спим вместе? — раздраженно перебила я, совмещающего в себе строгого начальника и моего жениха, мужика. — Ты же знаешь, у меня трудные дни.

— Они у тебя всегда трудные, сколько я тебя знаю, — в голосе Шмойлова появилось недовольство. — А знаю я тебя…

— Не стоит озвучивать мой возраст, — мой голос зазвенел, — я помню, что уже не юная фея.

— Фис, я тоже любил Клавдию Григорьевну, ты же знаешь. Она меня вырастила фактически, но я же не плюю на то, что у нас конец квартала. И бабушке бы не понравилось твое отношение к делу. Вспомни, она всегда говорила нам — «делу время, а потехе час», — набычился Димасик.

— Дим, сегодня сорок дней, — в горле появился противный колючий ком. Он не посмотрел на меня, ничего не сказал, не утешил. Просто втолкнул в свой кабинет и плотно прикрыл дверь. — Я в церковь зашла, пироги еще заказала в пекарне. Чтобы по — людски, чтобы помин.

— Анфис, я от тебя ухожу.

— Куда, мы же пришли только? — тупо распахнула я глаза. — А вечером Зайцевы придут. Поминки же. И еще ребята из нашего класса. Дим, что происходит?

— Фис, я женюсь завтра, — хмыкнул Шмойлов.

У меня пропал дар речи. Сюр какой — то, Димка меня бросает. Смех, да и только. Кому он нужен — то? Это я привыкла к его выпирающему начальственному брюшку, к просто физиономии, дурацким шуткам и ночному храпу. Кто ж позарился — то?

— Это что, дурацкая шутка? — спросила я, нервно пожав плечами. — Когда ты успел только?

— Уже год, лисенок, — по дурацки ухмыльнулся гадский изменщик, назвав меня домашней кличкой, от чего затошнило. — Ты же ничего вокруг не замечала, значит так я тебе был нужен. Сама виновата.

Я виновата? Весь год я боролась за жизнь бабушки — единственного оставшегося на этой земле родного человека. Жила в больницах, пока этот… Этот…

— Скажи что — нибудь или тебе, даже сейчас, начхать на меня, детка? А вот Ангелина меня любит. Я от тебя в жизни не видел столько чувств. Да, и Сергей Николаевич не будет доволен видеть на торжестве его единственной дочери и молодого зятя, и не самую адекватную сотрудницу. Давно надо было тебе сказать, да я все боялся, что ты мне сорвешь бракосочетание. Свадьба завтра. Прости, но, тебя я не приглашаю.

— Гелька, дочь хозяина концерна? Шефа? Молодец, не ожидала, — выдавила я, сквозь сжавшиеся связки, — вы станете прекрасной парой — подонок и силиконовая долина.

— Расчет получишь на следующей неделе, — холодно взглянул на меня Шмойлов, еще вчера говоривший, что я его жизнь.

— Козел, — задыхаясь от злости и обиды, я схватила за галстук этого самодовольного павиана и, размахнувшись, залепила ему звонкую затрещину. Пальцы запутались в волосах Димасика. Боже! Я сняла с него скальп. Волосенки мерзавца, словно дохлый зверь, повисли у меня в руках.

— Опа, — хохотнула я, рассматривая трофей. Переводила взгляд с причесончика плешивого донжуана на внушительную плешь, сдерживая рвущийся из груди дикий ржач. — Интересно, а эта надутая курица, твоя невеста, знает, что товар ей достанется бракованный? С проплешинами.

— Убью, — рыку Шмойлова мог бы позавидовать среднестатистический бегемот в период гона, которого коварно кинула самочка.

— Догони, сначала, — заорала я, и со всех ног бросилась бежать.

— Фиг бы он меня догнал, — жалобно всхлипнула я, жуя любимый бабулин пирог. Зайцевы не пришли. Равно, как и Пашка Верховкин, Ольга Пахомова, даже отличник Маховиков не пришел, чтобы помянуть свою учительницу. Все были приглашены на свадьбу Шмойлова и просто малодушно побоялись смотреть мне в глаза. Это же Шмойлов у нас душа компании, балагур и весельчак. А я просто, не хватающая с неба звезд. Анфиса Ласкина — зануда и заучка. Только Сонька Клепкина, хотя бы, позвонила и прогнусела в трубку, что больна. И вот, теперь я сижу в одного, в звеняще пустой — квартире, и умываясь слезами, жалуюсь на жизнь бабушке, глядящей на меня с черно — белого снимка, на котором она еще молодая улыбается вечности. Были у нас, конечно, и цветные фотографии, но бабушка особенно любила эту невзрачную.

— Помоги мне, — вдруг попросила я. — Я знаю, ты рядом, ты все можешь. Пошли мне счастье. Я без тебя ничего не могу.

Уронив голову на руки, я зарыдала белугой. Маленькая фотокарточка слетела со стола, закружилась в воздухе. Надо было хоть рамку купить. Эх. Дура я дура. Я бросилась вперед, чтобы поймать ее и не удержавшись, кулем свалилась на пол. Коленку обожгло болью. Нащупав на полу глянцевый прямоугольник, хотела уже было вставать, но не успела. С громким звоном, оконное стекло разлетелось вдребезги. Что — то просвистело у самого моего уха, и проломив ДВП, оставило на дверце кухонного шкафчика уродскую дырку. Давно хотела поставить стеклопакеты в бабушкиной квартире. Но она мне не позволила. Фиг бы его пробили хулиганы камнем. Паразиты. Матерясь на все лады, я выползла из — под стола, и осмотрелась, оценивая масштаб разрушений.