Небо здесь оранжевого цвета.

И это еще цветочки, ягодки впереди: тут найдется много чего похуже оранжевого неба. Но, честно признаться, даже спустя три месяца по местному исчислению, проведенных на этой планетке с глупой колониальной политикой, я из-за этого вездесущего цвета все еще выпадала в осадок. Оба солнца в зените? Небо – ярко-оранжевое. Рассвет или закат? Тогда – темно-оранжевое. Нет, если подумать, – лучшего предупреждения об опасности, наверное, не сыщешь во всей Вселенной.

– Добро пожаловать на Загрей, надеюсь, вам понравится постоянное нехорошее ощущение, что где-то вот-вот вспыхнет пожар.

Когда я ворчу – а ворчу я, увы, почти каждый день, ибо больше здесь заняться нечем, – Виола пускается в пространные рассуждения о социальном дрейфе, переоценке взглядов на самые обыденные вещи и о том, как через несколько поколений на Загрее для сигналов тревоги будут использовать какой-нибудь другой цвет, так как оранжевый совершенно перестанет привлекать человеческое внимание. Тогда уж наверняка весь корпоративный дизайн с ног на голову встанет. А с другой стороны, вряд ли в «Вейланд-Ютани» станут перекраивать привычную цветовую схему ради одного-единственного захолустного колониального мирка.

Жаль, что у Корпорации нет четких планов насчет исследований мамы и папы. Тогда, может быть, мне не пришлось бы таращиться на небо цвета опасности всякий раз, когда открываю окно.

Да, кстати, меня зовут Оливия Шипп, и на этой планете я отнюдь не по своей воле.

Что-то зашуршало в кустах прямо подо мной. Я наклонилась вперед, уцепилась ногой за ветку дерева, на которой сидела, обретя какое-никакое равновесие, – и стала выжидать. Приманка – нарезанные кусочками фрукты, «загрейский нектар», добываемый мамой из полудюжины видов местных цветов, и кучка ксенонасекомых (малоподвижных и высококалорийных) – соблазнительно маячила внизу. Надеюсь, она привлечет десяток-другой здешних обитателей. Пока что для человечества Загрей – закрытая книга. Открытия мы тут делали каждый день.

Контракт мамы и папы распространялся и на меня, но если мне удавалось найти тут что-нибудь новенькое, все лавры отходили колонистам – как будто это они рисковали своими шеями, чтобы описать очередную неведому зверушку: вроде белку, но не совсем! Впрочем, я не особо-то и возражала. За каждое открытие мне платили – немного, но по итогам должна набраться кругленькая сумма.

Мы с Виолой – близняшки, обеим скоро стукнет восемнадцать, и мы уже достаточно взрослые, чтобы самим решать, где нам быть и что делать. Я очень хотела отправиться с ней на Землю. Повстречаться с дальней родней и показать сестру лучшим врачам в родной галактике. За такой шанс я готова любые деньги заплатить.

Ну так вот, сегодня прекрасный денек, и наплевать на оранжевый цвет небес. Кора придет только после обеда. Школы сегодня закрыты – у них тут, в колонии, какой-то праздник. Мне никто не потрудился объяснить, что за праздник – еще бы, я ведь всего-навсего странная девчонка с грязью под ногтями и веснушками на носу. А вот Виола, наверное, знает. Виола знала все о новой колонии еще до того, как мы сюда прибыли. Она объясняет это тем, что любит изучить все заранее: мол, так легче порвать с прошлым и двигаться дальше. А я думаю, ей нравилось проникать в суть вещей, хотя бы в теории, потому что она не могла просто встать и пойти изучать что-нибудь на практике.

Я опустила голову и стиснула зубы. Зря я об этом подумала. У Виолы – странная, почти не изученная болезнь аутоиммунного характера. Ее какие только врачи не смотрели – помочь никто не смог. Потому-то наши родители и хватались за любой дополнительный заработок, за всякий шанс: они хотели обеспечить Виоле наилучший уход. Я жуть как люблю сестру. Даже когда она выводит меня из себя – все равно люблю. Нельзя злиться на человека за то, что он не в силах изменить.

В кустах снова что-то зашуршало. Мое внимание переключилось на этот шорох, и все горести отступили на второй план. Я ждала, затаив дыхание.

Прижав нос к земле и бешено извиваясь, из кустов выползла продолговатая травоядная животинка. Я прозвала этот вид «белки-сопелки», ну а мама, само собой, дала им какое-то длинное, умно звучащее название – язык, блин, сломаешь. В любом случае, вид уже открыт. Я разочарованно вздохнула.

Львиная доля мелких форм жизни на Загрее в процессе эволюции предпочла нормальным конечностям такие маленькие мясистые обрубки, вроде ножек гусеницы, или же бахромчатые «реснички». Белка-сопелка особо отличилась: у нее четыре отростка спереди и еще четыре сзади, а тело по всей длине утыкано этими самыми ресничками. При ходьбе зверек двигает ими вверх-вниз, ощупывая все вокруг.

Мама говорит, что реснички работают как кошачьи усы, и если белка-сопелка или еще какой-нибудь здешний грызун лишится их, то умрет, так как не сможет передвигаться и добывать пищу. Профессия мамы – ксенобиолог, а я еще только учусь, так что, думаю, она права. Так или иначе, белки-сопелки – смешные создания. Ползают и машут своими придатками – просто умора. А еще у них зеленый мех, на ощупь схожий с ежовыми колючками, и четыре глаза, расположенные попарно, на манер паучьих. Да, по долгу службы ксенобиологам и не с таким приходится сталкиваться, вы уж мне поверьте.

Белка-сопелка осторожно пробралась к тарелке с фруктами, принюхалась чутко – как бы решая, стоит ли игра свеч. Потом сунула всю голову целиком в нутро голубой ксенодыни и начала шумно чавкать. Поскольку у зверька нет лап, как у земных сородичей, запасы приходится носить прямо в себе – жир на черный день у этих созданий откладывается в хвосте. Выползшая ко мне особь – подросток, хвост еще тонкий, а мех колючий по всей длине тела.

Мы наблюдали белок-сопелок во всех частях местной биосферы: в лесах, на лугах и засушливых предгорьях, поросших кустарником. Загрей – так называемая землеподобная планета, то есть все ее системы, хотя и отчасти, но все же родственны тем, с которыми человечество уже хорошо знакомо. И, знаете ли, это здорово. В колонии, где мы работали раньше, без кучи защитного снаряжения я не могла во внешнюю среду и нос высунуть, а Виола вообще так и не увидела ту планету, даже пока нас перебрасывали с корабля в жилые блоки. Воздух, которым можно дышать без фильтра, и солнце, не обжигающее кожу, – уже неплохо, очень даже неплохо. Спорить глупо. И черт с ним, с оранжевым небом.