1809 год, весна

Мария стояла на берегу реки и смотрела на воду. Быстрое течение северной Лалы уносило пестрые обрывки картона. Еще недавно они были игральными картами, уже потертыми, целой колодой карт. А теперь голова бубновой дамы торопливо догоняла осьмушку пикового туза.

Мария чувствовала, как успокаивается, неотрывно следя за этим движением. Что ж, она сделала все так, как ей положено. Значит, все будет, как задумано.

Она проводила взглядом последний карточный обрывок — кажется, прежде то было плечом крестового короля, но разве это сейчас важно? Важно только одно, говорила Севастьяна, наставляя Марию перед тем, как она выйдет к реке, чтобы колода, рассеянная на мелкие части, уплыла по ней в реку Лузу, из нее — в реку Юг, оттуда — в Северную Двину, а из нее — в Белое море. Чтобы никто и никогда больше ничего не загадывал по этим картам.

Вот тогда счастью быть.

Мария взглянула на небо. Она всматривалась в густые белые облака, которые плыли гораздо медленнее, чем воды реки, унесшие то, что недавно было пасьянсом. Потом опустила голову и увидела у себя в руке кружевную салфетку, она держала ее так, словно собралась помахать вслед картам. На этой салфетке Севастьяна раскладывала пасьянс, в ней Мария и принесла карты сюда, а здесь уже рвала на части.

— Помельче, — стоял в ушах голос Севастьяны. — Чтобы и птица могла подхватить, донести до моря.

До того моря, в которое собрался выйти ее муж Федор. И вернуться к ней снова. К ней, но уже другой…

Мария крепко сжала в руке салфетку и отвернулась от реки.

— Трижды оглянись, когда соберешься уходить. На пятом шаге, на десятом и на семнадцатом, — зазвучал в ушах низкий голос Севастьяны. — Не ошибись.

Мария приросла к земле. Не ошиблась?

«Нет, — успокоила она себя. — Не ошиблась и не ошибусь. Как ни разу ни в чем не ошиблась в Федоре и самой себе».

— А потом иди не оглядываясь, но при каждом шаге думай о том, как станешь делать то, что задумала, — учила Севастьяна, связывая узлом концы салфетки, в которой смешались в одну кучу карты. — Эх, жалко колоду, — вздохнула она, — но на что не пойдешь, чтобы все исполнилось!..

— Я никогда не слышала о таком пасьянсе, — удивилась Мария.

— Это особый пасьянс. Строгий, как говорили в нашем роду. О нем мало кто рассказывает, но… — Севастьяна умолкла на миг, потом почти шепотом добавила: — Ни разу не обманул.

Значит, и ее не обманет.

Теперь она может решиться на все, что задумала.

— Ох, — прошептала Мария, и от легкого дыхания ворсинки шелковистого собольего меха колыхнулись. — Э-это мне? — Она подняла глаза и посмотрела на мужа.

— Да, конечно, тебе, кому же еще. — Федор улыбнулся, и белый шрам на щеке спрятался в складку возле губ. Мария почувствовала, как защемило сердце. Господи, спасибо тебе, что ты сохранил его, не дал уйти в мир иной, а позволил им встретиться. Она не знала, от чего этот след, но сердце подсказывало — Федора коснулась рука смерти. — Кому же еще, как не такой красавице, как моя жена, подойдут сибирские соболя?

Он поднял легкую шубку, сшитую по самой последней парижской моде, широкую, длинную, накинул на плечи жены.

— Мадам Шер-Шальме расстаралась.

Мария покачала головой. Можно себе представить, во сколько обошлись старания мадам ее мужу. Но… какое ей до того дело? Это подарок на нынешнюю годовщину их свадьбы.

Четвертую, если быть точной. Внезапно сердце под теплым мехом кольнуло холодной иглой. А потом, следом явилась мысль, подступит время пятой.

Роковой.

Мария не заметила, что ее плечи сами собой опустились. Но Федор увидел. Как способен не пропустить ничего, даже перышко на снегу, оброненное скрытной таежной птицей, или надлом тончайшей веточки ольхи, которую задела хвостом белка, перепрыгивая на другую ветку, желая сохранить при себе свою серо-голубую шкурку.

Он обвил руками плечи жены и прижал ее к себе спиной. Наклонился к маленькому ушку с родинкой на мочке, размером с маковое зернышко — стоило ему взглянуть на это коричневое пятнышко, и нежность тотчас затопляла сердце. Федор прошептал:

— Мы ничем не прогневили Господа. У нас есть еще год. Просто он посылает нам испытание.

— Но почему? За что? — Мария подняла подбородок, пытаясь увидеть лицо Федора над собой.

— За нашу безбрежную любовь, я думаю. — Он усмехнулся. — Хочет узнать, есть ли у нее на самом деле берега.

— А ты… как думаешь ты? — прошептала Мария, чувствуя, что его подбородок уткнулся ей в темя.

— У нашей любви нет берегов и нет границ, Мария. Мы готовы на все ради друг друга. Ты веришь?

Она шумно выдохнула, ее рот искривился в печальной улыбке, потом улыбка переменилась, уголки губ поднялись, и она сама ощутила, что ее лицо порозовело, глаза засияли зеленоватым светом.

— Правда. На все, — прошептала она и резко повернулась в его объятиях. Теперь она была к Федору лицом. — Я верю! Я готова на все, что поможет не потерять нашего с тобой счастья.

— И я — на все.

Он прижал ее к себе. Ее ушко приникло к его груди, обтянутой полотняной серой рубахой, она улавливала ровное биение мужского сердца. Так бьется сердце уверенного в себе человека.

Мария чувствовала, как успокаивается сама, и теперь ее собственное сердце пыталось биться в унисон с его.

— Поверь, Бог даст нам то, чего мы оба так желаем. — Широкая ладонь Федора накрыла ее затылок. — Ах, какие густые у тебя волосы, Мария. Какие они роскошные. — Потом он перешел на шепот и добавил: — Как я рад, что твою косу расплели ради меня.

Она закрыла глаза и еще крепче вжалась ему в грудь. Она тоже рада этому, потому что чувствует его любовь к ней. Прошло то время, когда она мучительно спрашивала себя, не совершила ли она обмана, не сказав ему о своей тайне. Она ведь знала, что обещает ее тайна им обоим… какую беду. Но он хотел ее любви, а она — его любви. К тому же Мария и представить себе не могла, что скрывается в завещании его отца. Насколько тесно оно связано с ее тайной. Как будто старый Финогенов знал…

Федор все крепче обнимал жену, беспрестанно благодаря Господа за то, что именно ее вложил он ему в объятия. Федор хорошо знал, кого батюшка прочил своему старшему сыну в жены. И если бы вышло по его, то наверняка и завещание составил бы по-иному. Впрочем, не обязательно, одернул себя Федор. У отца всегда было свое на уме. Но, может, его воля была бы не такой жестокосердной? Да что теперь об этом думать… Спасибо отцу, что никак не противился его браку с Марией Добросельской.