— Мы, Финогеновы, — говорил Степан Финогенов, — разбираемся в любви. — Он подмигнул сыну. — Но мы хорошо знаем, что такое обязанности перед своим родом. — В его больших серых, выцветших за многие годы глазах читались напряжение и угроза.

С тех самых пор он думал, как этой угрозы избежать…

Федор вдыхал аромат волос своей жены, свежий и чистый, будто сейчас не начальная пора весны, а роскошное лето и он косит сено на лугу за речкой Лалой. И при каждом взмахе остро отточенной косы падают рядами ромашки, пушистые белесые метелки таволги, дикая мята… Кажется ему, что они с Марией снова лежат на свежескошенной траве, а над ними синее-пресинее небо и туча ласточек. Если не знать, в чем дело, то можно подумать, будто птицы беспричинно носятся друг за другом.

— Не-ет, — объяснял он Марии, которая так и подумала, — это они своих птенцов учат летать. Ишь, гоняют, как Сидорову козу, иначе как они сумеют долететь до теплых краев на зиму? — Как же волновалось его сердце, когда он наблюдал за птицами. — Вот и мы с тобой будем так же учить своих детей.

— Чтобы они… улетели от нас? — тихо спросила Мария.

— А как же! Тебя выучили — ты во-он куда забралась. — Он покачал головой, словно до сих пор не веря в реальность произошедшего. Господи, Мария, которая выросла в семье ученого отца, в Москве, вышла замуж за него, за простого, хоть и богатого, купца, приехала с ним, можно сказать, в глухой лес!

— Да… — кивнула она, не отрываясь от неба и ласточек. — Если бы меня не выучили тому, чему выучили, я бы сейчас была глупая, самодовольная, капризная барышня.

— Нет, Мария, неправда. У твоих ног валялись бы поклонники. Ты разъезжала бы по балам в золоченых каретах с вензелями. Из-за тебя бы стрелялись на дуэлях. — Он слушал ее тихий смех в ответ на его речи. — Ты бы вышла замуж за того, кто тебе ровня…

— Ты мне ровня, — перебила она его и приподнялась на локте.

— Но город до сих пор гудит, — заметил Федор и провел травинкой по ее бледной щеке.

— Правда? А мне не слышно. Мне так хорошо в твоем доме! Он большой, и забор могучий.

— Про это тоже говорят. Не так, мол, живет, Мария, как положено купеческой жене.

— Купчихе, стало быть, — засмеялась она и обняла Федора за шею.

— Не так наряжаешься, не так говоришь.

— Правда? Подаришь мне яркую шаль? Чтобы я не ходила с непокрытой головой.

— Не подарю. Я люблю смотреть на твои рыжие волосы.

— Иногда я прикрываю их шляпкой, — заметила она. — Ты привозишь мне такие шляпки, что не хочешь — наденешь.

Федор довольно улыбнулся. Конечно, из-за морей, из разных городов и стран он привозит жене все самое лучшее. Только то, что достойно ее яркой красоты.

— Ты романы читаешь не по-русски, ворчат купчихи.

— И не по-русски тоже, — согласилась Мария. — Что ж, если тетушка научила нас с Лизой немецкому и французскому, как родным, так почему бы не читать?

— Им не объяснишь, — махнул рукой Федор. Тонкая травинка, которой он играл, надломилась. Он взглянул на нее и отбросил.

— А ты пытался? — с любопытством спросила Мария, проводя головкой свежескошенной ромашки на длинном стебле по его щеке, потом осторожно — по шраму.

— А зачем? Они сами себе все объяснили.

— Вот как? Так что говорят в купеческом городе Лальске о жене Федора Финогенова?

— Что ты такая, потому что Господь хотел сотворить одно дитя, а потом передумал и разделил надвое. Получились ты и Лиза. Одинаковые.

Мария засмеялась, вспоминая оторопелые взгляды горожан, которыми провожали их с Лизой, когда они шли по главной городской улице, одинаково одетые и причесанные.

— То ли шутка, говорят они, то ли тайный умысел, — продолжал Федор. — Скорее всего умысел, ведь ваша матушка умерла родами.

— Вот так и говорят? — Брови Марии взлетели. — Мы им так интересны?

— Ей-богу, — побожился Федор.

— А ты как думаешь? — В зеленых глазах Марии зажглось любопытство.

— А я думаю, когда Господь создал одну красавицу, она ему так понравилась, что он решил на радость людям разделить ее надвое. Чтобы вышло две одинаковых красавицы…

Сейчас, вспоминая тот разговор, Федор снова улыбнулся, как тогда, отзываясь на звонкий смех Марии. Вспомнил он и свое странное, некстати возникшее чувство, словно в том смехе он уловил печаль. Он нашел этой печали объяснение, причем быстро. Наверное, решил Федор, печаль из-за матери, без которой сестры стали сиротами с самого рождения. Они остались с отцом и тетушкой, его сестрой. Точно так же объяснил он ту печаль и теперь.

Федор прижался губами к темени Марии, обхватил ее гибкое тело и поднял.

— Пойдем, милая…

Она уткнулась носом ему в грудь, как прижимается младенец. Федор втянул воздух, пытаясь удержаться от стона — как же он мечтал о том, чтобы его дитя вот так же когда-нибудь прижалось к его груди, чтобы напитаться его силой. Он готов отдать ему эту силу. У него ее хватит на добрую дюжину сыновей и дочерей.

Федор почувствовал запах душистого горошка, который Мария любила больше всех цветов. Но откуда ему сейчас взяться? Или сестра Елизавета прислала новые французские духи?

Вспомнив о Лизе, сестре жены, он, при всей своей грусти и томлении тела, не удержался от улыбки. Господи, как же они похожи! Одно лицо. Один голос. Одни вкусы. И… одно тело. Близняшки, не отличимые ничем. Много раз он задавал себе вопрос: для чего же Господь послал ему такое счастье? Ведь ничего просто так не случается в этом мире. Значит, для чего-то понадобилось, чтобы эти девочки оказались рядом с ним.

Федор почувствовал горячие руки Марии, они обвили его за шею. Он спохватился, что отвлекся — так с ним было всегда, когда он пытался — в который раз, не счесть — понять эту тайну природы.

Как всегда, он испытал поражение.

Но Федор не из тех, кто готов мириться с поражением. Он знал: стоит этому чувству дать волю, и ты погиб. Поэтому он на время отложил свою мысль, вместо этого припал к сладким от клубничного варенья губам жены.

Он почувствовал на своем языке семечко от ягоды, и еще глубже его язык вошел в нежный рот. Теперь он уловил горьковатый вкус кофе. Сегодня утром он сам подал ей кофе в постель, чем доставил ей несказанную радость. Эта радость узнавалась по зеленым глазам, прикрытым рыжими ресницами. Эту радость угадывал он в движении тонких рук, которыми она благодарно обнимала его.

Федор толкнул ногой дверь спальни, ногой же захлопнул ее. В спальне стоял полумрак, окна занавешены тяжелыми китайскими шторами. Они старинные, сохранились еще с тех пор, как его батюшка ездил за товаром в Китай. Пятьсот шестьдесят восемь дней и столько же ночей добирался Степан Финогенов в чужие края и обратно. То был великий подвиг его и других купцов города Лальска, что отстроен за несколько веков в вятских лесах.