В книге сохранены авторские пунктуация и орфография

Среди змей иногда рождаются особи с двумя головами и одним туловищем. И вот что удивительно — двухголовая змея не чувствует себя одним существом. Головы, со злобой и яростью, вырывают друг у друга пищу.

Из Брема

Внезапно надо мной нависает смертельная опасность. — Роковая незнакомка. — Кто я такой? — Ужасаюший ребенок. — Приходится бороться за каждый час собственной жизни.

Я умер в вагоне международного поезда.

И эти слова надо понимать буквально… но, спросит сразу дотошный читатель, кто же тогда пишет сейчас эти записки? Разве такое под силу покойнику? Или я все-таки остался жив?.. Нет, нет я действительно умер, лежа на полумягком сидении спального купе и уперев ноги в стенку вагона… но!

Но не будем забегать вперед.

Всему свое время.

Я начну свою жуткую исповедь как можно более спокойно, по порядку набегающих событий, и мой читатель постепенно убедится в том, что все сказанное ниже — и выше — это, конечно же, правда.

О некоторых вещах можно было бы и промолчать, ведь, ничего не утаивая, я рискую разом потерять доверие к собственным словам? Поверьте, порой мне самому трудно свыкнуться с мыслью, что все это случилось на самом деле.

Но как бы то ни было, что случилось — случилось.

Итак, я умер в вагоне международного поезда… я словно бы очнулся от глубокого, глубокого сна. Причем разбудили меня не странные звуки — это был стук вагонных колес; не хлопанье двери: кто-то быстро заглянул из коридора в купе и тотчас закрыл дверь, — а чувство острой опасности. Словом, я проснулся от страха. Ничего не понимаю! Мой ум в тот момент был чист, как белый лист писчей бумаги. Я не знал кто я такой, почему и как оказался в закрытой со всех сторон комнате. И комната явно куда-то неслась с устрашающей скоростью. Душа сразу была охвачена паникой. Сначала показалось, что комната стремительно падает вниз, в бездну, но через две-три минуты стало понятно, что нет — комната движется вперед, и силой инерции меня чуть-чуть прижимает к боковой стене. Я лежал головой к двери, на узком полумягком диванчике, обитом плотной вишневой кожей, упираясь ногами в противоположную стенку.

Легко писать об этом сейчас, пользуясь всеми словами словаря. Но представьте тогдашнее состояние, когда все, что видишь вокруг себя не имеет точных названий, когда ты сам думаешь о себе в третьем лице, как о каком-то оно. Я не знал, что я одет, что на мне темный твидовый костюм, что пестрая полоска ткани на животе — это галстук, а те блестящие узкие шоколадные штуковины внизу, на конце двух отростков, это начищенные до блеска полуботинки, надетые на ступни. Я вдруг понял — боже, я умер. Умер! И резко сел. О, ужас! Прямо напротив из стены появился незнакомец. Он буквально выскочил навстречу, вперив в лицо сверкающий страхом взгляд. Это было купейное зеркало. Но я не знал, что увидел собственное отражение. Неизвестный молча пожирал меня злобными глазами затравленного зверя. Это убийца, подумал я. Ужас был тем сильнее, что я, не понимая происходящего, видел просто живую голову, висящую прямо напротив, в воздухе. И эта голова покрывалась бисером жаркого пота. Глаза лезли из орбит, а язык — лихорадочной змейкой — облизывал губы… Неизвестный издевательски повторял все волнения моей физиономии!

Наконец, по световым бликам я понял, что между мной и убийцей находится стекло. А неясный прилив памяти подсказал, что я вижу перед собой нечто вроде плоского призрака, и что тот не опасен.

Пугливой рукою дотрагиваюсь до изображения головы. Стекло! Навстречу мне протягивается зеркальная рука. Я шевелю кончиками пальцев — стекло повторяет движения. Кажется, это я сам, а это… это… я не мог вспомнить слово зеркало. Но уже смог взять себя в руки и огляделся. Каждый предмет, на который падал взгляд, пугал своей полной непонятностью. Помните чувства лилипутов из книги о приключениях Гулливера? То место, где крошечные человечки описывают вещи, найденные в кармане Человека-Горы: гигантский кусок грубого холста, который вполне мог бы служить ковром для главной залы дворца; громадный серебрянный сундук, набитый чихающей пылью; исполинский инструмент, к спинке которого прикреплены намертво двенадцать длиннющих жердей, похожих на решетку перед дворцом короля, и наконец тяжеленный шар на цепи, одна сторона которого была сделана из прозрачного вещества, а внутри шара был явственно слышен непрерывный шум вроде шума колеса водяной мельницы. Лилипуты решили, что это неизвестное животное.

А ведь речь шла всего навсего о носовом платке, табакерке, расческе и карманных часах Гулливера на серебряной цепочке.

Мое положение было намного хуже, потому что я очнулся в мире, где не было не только меня самого, но и почти всех слов, которые делают этот мир узнаваемым. Комната — вместо купе. Нечто — вместо себя. Стекло — вместо зеркала…

А ведь в тот час в купе находились самые обычные вещи: на полуовальном приоконном столике в металлическом держателе позвякивала бутылка минеральной воды, ближе к краю стоял в подстаканнике стакан холодного чая, в котором мерцала чайная ложка, в пластмассовой пепельнице догорала забытая тонкая дамская сигарета, тут же на краю стояла дамская черная сумочка на желтой застежке; на противоположном сидении —небрежно брошен дождевой зонтик. Что еще? Задернутое шторками ночное окно. Ковер на полу. Свет лампы под потолком.

Что же виделось тогда моему мертвому взору, лишенному опоры на слова? Кошмар! Заурядная бутылка воды из темно-коричневого стекла казалась мне узкой остроконечной пирамидой, по сторонам которой бежали не блики ночных огней, а огненные знаки. Я был захвачен и напуган их бегом. Й пытался прочесть адскую абракадабру угроз. Глаз решительно упрощал очертания. Если бутылочный контур был сведен к простоте треугольника, то стакан чая виделся взору магическим цилиндром гладкого льда, внутрь которого вползла золотая змея, а не чайная ложка, и я не без страха видел поверхность змеиной кожи из геометрической чешуи. Догорающая дамская сигарета в пепельнице была столь непосильна взгляду, что ее огонек в гнезде табачного пепла казался входом в ад, и пылающий круг был настолько велик, что занимал всю поверхность купейного столика и жаром жаровни дышал в лицо.

Пепельница была настолько глубока, что я не мог разглядеть ее дна. А дождевой зонтик казался страшнейшим орудием пыток.

Единственное, что я сразу узнал, оказалось дамской сумочкой. Руки вцепились в нее мертвой хваткой, как утопающий — за соломинку спасения. Слава богу! Обычная элегантная дамская сумочка с прямоугольным основанием, из черной крокодиловой кожи, с желтой застежкой, с дугой укороченной ручки. Я вспомнил слово сумочка и сразу отщелкнул застежку. Пахнуло духами от батистовой ткани. Платок! Портмоне! Кожаный портсигар. Зажигалка. Старая книжица в картонной обложке. Цвет вроде бы красный. Ага! Я могу читать! Это сказки Перро! Духи в желтом парчевом мешочке… А это что? Сначала глазами, затем рукой я ощупал тяжелый изящный предмет, состоящий как бы из двух частей — золотого основания и черного верха. Револьвер! Это был дорогой дамский револьвер из золота с перламутровой ручкой с глазками холодных камней. Откуда у меня оружие?