Любой доклад о происхождении государства начинается со следующей предпосылки: «мы» — не мы, читатели, но некое обобщенное мы, в смысле настолько широком, что ни один индивидуум не остается неохваченным — мы участвуем в формировании государства. Однако действительность такова, что единственное «мы», нам известное — мы сами и наши близкие — родились в государстве; наши предки, по крайней мере те, следы которых не затерялись в истории, также родились в государстве. Государство нас постоянно опережает.

(Насколько глубоко мы способны заглянуть в века? По традиционным африканским представлениям отличить историю от мифа невозможно уже после седьмого колена.)

Если мы, презрев свидетельства собственного разума, примем предпосылку о том, что мы либо наши предки создали государство, нам придется принять и логически вытекающее из нее следствие, а именно: мы либо наши предки, если бы пожелали, могли бы создать государство с иной формой правления; не исключено также, что мы могли бы изменить форму государственного правления, если бы сообща приняли соответствующее решение. Однако дело в том, что, даже объединившись, индивидуумы, пребывающие «под властью» государства, «принадлежащие» государству, сочтут изменение формы правления задачей сложнейшей; они — мы — определенно не в силах упразднить государство.

Едва ли в нашей власти изменить форму государственного правления, и совершенно невозможно упразднить государство, поскольку по отношению к нему мы однозначно бессильны. В мифе о формировании государства, созданном Томасом Гоббсом, мы добровольно унизились до бессилия: с целью спастись от междоусобных войн, жестоких и бесконечных (репрессалия за репрессалию, месть за месть — короче, вендетта), мы в индивидуальном порядке, мало-помалу, уступили государству право применять физическую силу (право есть сила, сила есть право) и вследствие этого оказались во власти (под защитой) закона. Те, кто выбирали — и выбирают — жизнь за рамками договора, становятся изгоями.

Впервые я увидел ее в прачечной. Тихое весеннее утро уже пошло на убыль; я сидел и смотрел, как крутится белье в машине, и тут появилась она — молодая и ошеломительная. Ошеломительная потому, что менее всего я ожидал подобного появления; а также потому, что ее густо-красное платье было ошеломительным в своей лаконичности.

Закон защищает законопослушного гражданина. Закон до некоторой степени защищает даже гражданина, который, не отрицая силы закона, тем не менее применяет силу против своих сограждан: наказание, предписанное для нарушителя, должно соответствовать его проступку. Даже взятого в плен солдата вражеской армии, хотя он и является представителем государства-соперника, нельзя приговорить к смерти. Однако не существует закона, защищающего изгоя, человека, поднявшего оружие на свое государство, иными словами, на государство, считающее его своим гражданином.

Вне государства (содружества, statum civitatis), отмечает Гоббс, индивидуум может полагать, будто наслаждается полной свободой, однако свобода не дает ему ничего хорошего. В государстве, напротив, «каждый гражданин имеет столько свободы, сколько ему необходимо, чтобы жить в мире, определенное количество свободы забирается у остальных граждан с целью уничтожить страх перед ними… Подытожим: вне содружества лежит империя страстей, войн, страха, бедности, мерзости, одиночества, варварства, невежества, жестокости; в содружестве царят здравый смысл, мир, безопасность, процветание, роскошь, благородство, искусства, науки и добрая воля»[1].

О чем не упоминается в Гоббсовом мифе творения, так это о том, что передача государству власти необратима. Мы не имеем права изменить собственное решение, если сочтем, что кодифицированная в законе и принадлежащая государству монополия на применение силы вовсе не то, к чему мы стремились, и вздумаем вернуться в первоначальное состояние.

Мы рождаемся зависимыми. Мы — подданные с момента нашего рождения. Один из показателей нашей зависимости — свидетельство о рождении. Полностью сформировавшееся государство монополизирует выдачу свидетельств о рождении и охраняет эту монополию. Либо вы получили (и носите с собой) сертификат гражданства, вследствие чего приобрели удостоверение личности, которое в течение всей вашей жизни дает государству возможность идентифицировать и контролировать (отслеживать) вас; либо вы обходитесь без документальных установлений личности, тем самым обрекая себя на жизнь за пределами государства, подобно животному (у животных нет документов, удостоверяющих личность).

Пожалуй, и мой вид заставил ее вздрогнуть от неожиданности: сморщенный старик в углу на первый взгляд мог сойти за бродягу. Доброе утро, бросила она и занялась своим делом, а именно подошла к машине с верхней загрузкой и вытряхнула в нее содержимое двух белых холщовых сумок — сумок, в которых, как мне показалось, преобладало мужское белье.

Без свидетельства о рождении вы не просто не можете стать подданным государства — с точки зрения последнего, вы не считаетесь мертвым до тех пор, пока смерть ваша не будет официально засвидетельствована; засвидетельствовать же ее вправе только должностное лицо, государством уполномоченное. Проверка государством подлинности смерти гражданина осуществляется с чрезвычайной скрупулезностью: свидетельство тому — отправка целой армии судмедэкспертов и чиновников на место страшного цунами 2004 года, чтобы осмотреть, сфотографировать, вскрыть и ощупать гору человеческих тел с целью установления личностей. Государство не жалеет средств на точную и полную перепись своих подданных.

Государство не заботит ни жизнь, ни смерть гражданина. Для государства и его актов гражданского состояния важнее другое — факт рождения и факт смерти.

«Семь самураев» — фильм, демонстрирующий совершенное владение языком кинематографа и в то же время с обескураживающей непосредственностью отвечающий на некоторые основополагающие вопросы. Фильм повествует, в частности, о зарождении государства, причем повествует с шекспировской ясностью и обобщенностью. Иными словами, «Семь самураев» предлагает не что иное, как теорию Куросавы о происхождении государства.

Хорошая погода сегодня, сказал я. Да, отвечала она, не оборачиваясь. Вы здесь недавно? спросил я, имея в виду, что она недавно живет в Сиденгамских Башнях, хотя и другие толкования были возможны, например, Вы недавно на нашей планете? Нет, сказала она. Как же непросто поддерживать разговор. Я живу на первом этаже, сообщил я. Мне не возбраняется сделать следующий шаг, она всё спишет на болтливость. Вот словоохотливый старик попался, заметит она владельцу розовой рубашки с белым воротничком, насилу от него отделалась, не хотелось показаться грубиянкой. Я с 1995-го живу на первом этаже и до сих пор не знаю всех соседей, сказал я. Угу, сказала она, и больше ничего, подразумевая: Да, я слышала ваши слова и я согласна, печально, когда человек не знаком со своими соседями, но в большом городе иначе не бывает, а сейчас меня дела ждут, так что дадим нашему обмену любезностями умереть естественной смертью.