Во время холодной войны западные демократические государства следующим образом объясняли, почему запрещают действие коммунистической партии на своей территории: партию, объявившую своей целью уничтожение демократического процесса, нельзя допускать к участию в демократическом процессе, определенном как выбор между А и Б.

Почему так трудно сказать что-либо о политике вне политики? Почему невозможны рассуждения о политике, которые сами по себе не были бы политическими? По Аристотелю, ответ таков: политика в человеческой природе, иными словами, она отчасти — наш удел, как монархия — удел пчел. Стремиться к систематизированным, надполитическим рассуждениям о политике бесполезно.

От Винни, смотрителя Северной Башни, я узнал, что она — осторожность не позволила мне описать ее как молодую женщину, сначала явившуюся в коротеньком зазывном платье, а потом в элегантных белых брюках, поэтому я описал ее как молодую женщину с темными волосами — что она жена или, по крайней мере, подруга бледного, торопливого, пухлого и вечно потного типа, с которым я то и дело сталкиваюсь в холле и которого про себя называю мистер Абердин; а также что нельзя сказать, будто она здесь недавно (в привычном смысле этого слова), поскольку она с января (вместе с мистером А) занимает лучшую квартиру на последнем этаже нашей Северной Башни.

Когда в Австралии используется слово «ублюдки», каждому ясно, кого говорящий имеет в виду. Раньше словом «ублюдки» заключенный обозначал людей, которые называли себя его начальством и пороли его, если он с этим определением не соглашался. Теперь «ублюдками» называют политиков, мужчин и женщин, управляющих государством. Вопрос: как отстаивать законность старой точки зрения, точки зрения, принадлежавшей низам, точки зрения заключенного, если эта точка зрения по самой своей сути является незаконной, против закона, против ублюдков.

Противодействие ублюдкам, противодействие правительству в целом под знаменем либертарианства заслужило дурную славу; корни этого явления зачастую следует искать в нежелании платить налоги. Что бы индивидуум ни думал по поводу выплаты дани ублюдкам, его первым стратегическим шагом является отмежевание себя от специфической группы сторонников доктрины о свободе воли. Как это сделать? «Возьмите половину всего, чем я владею, возьмите половину всего, что я зарабатываю, я вам уступаю; взамен оставьте меня в покое». Достаточно ли этого, чтобы доказать добросовестность гражданина?

Этьен де ла Боэси, с младых ногтей друг Мишеля де Монтеня, в работе 1549 года рассматривал покорность народов своим правителям как сначала приобретенный, а позднее начавший передаваться по наследству порок, упрямое «кто-то ведь должен управлять», столь глубоко укоренившееся, «что даже тот факт, что любовь к свободе заложена в человеке от природы, начинает вызывать сомнения».

Спасибо, Винни, сказал я. Живи я в идеальном мире, у меня могла бы возникнуть мысль продолжить расспросы (А какой номер квартиры? А как ее фамилия?), не боясь возбудить подозрения. Но наш мир далек от идеала.

Ее связь с мистером Абердином (наверняка у него вся спина конопатая) — огромное разочарование. Мне больно представлять их рядом — рядом в постели, ведь в расчет принимается только постель. Тот факт, что у зауряднейшего человека вроде мистера А любовница прелести почти небесной, в моих глазах является попранием природной справедливости, но это не всё — воображение рисует мне плоды такого союза, в которых ее золотистое сияние будет многократно разбавлено его кельтской блеклостью.

Удивительно, как народ, едва попав под владычество, тотчас забывает о своей былой независимости, причем забывчивость его столь глубока, что ему уже невозможно восстать и вернуть независимость; фактически народ принимается за службу с такою готовностью, с такою охотою, что, глядя на его усердие, можно подумать, будто он не потерял свободу, а выиграл порабощение. Вероятно, вначале человек служил потому, что не имел выбора, что был принуждаем силою; однако потомки его служили уже без сожалений и по собственной доброй воле исполняли то, что предки их исполняли по принуждению. Получается, что люди, рожденные под ярмом, взращенные в рабстве, довольны своею долей, данной им от рождения… и полагают естественным для себя состоянием условия, в коих появились на свет.[2]

Хорошо сказано. Однако ла Боэси упустил один важный аспект. Альтернативу составляет не спокойное рабство, с одной стороны, и восстание против рабства — с другой. Имеется третий путь; его ежедневно выбирают тысячи и миллионы людей. Это — квиетизм, добровольная безвестность, внутренняя эмиграция.

Можно днями планировать случайные встречи в случайных местах с целью дать развитие эпизоду в прачечной. Однако жизнь слишком коротка, чтобы заниматься подтасовками. Поэтому просто скажу, что во второй раз наши пути пересеклись в общественном парке, который от Сиденгамских Башен отделяет только шоссе; устроившись под сенью шляпы невероятных размеров, она листала журнал. В этот раз она была настроена дружелюбнее. Ответы на вопросы стали более развернутыми; из ее собственных уст я узнал, что она в настоящий момент не имеет определенного занятия, или, как она выразилась, находится в подвешенном состоянии — отсюда и широкополая шляпа, и журнал, и полдневная истома. Свою недавнюю деятельность она охарактеризовала как гостиничный бизнес; когда надо будет (впрочем, спешить абсолютно некуда), она подыщет должность в этой же сфере.

Основной проблемой в жизни государства является проблема преемственности: как обеспечить передачу власти из одних рук в другие, минуя вооруженный конфликт.

Во времена мира и спокойствия мы забываем о том, как ужасна гражданская война, как быстро она сводится к бессмысленной резне. Тут уместно упомянуть басню Рене Жирара о вражде близнецов: чем меньше существенных различий между двумя сторонами, тем острее их взаимная ненависть. На ум приходит также комментарий Даниэля Дефо о религиозной розни в Англии; приверженцы государственного вероисповедания поклялись бы в ненависти к папистам и папизму, даже не зная, кто такой Папа — человек или конь.

Первоначально проблема преемственности решалась сугубо деспотическими методами: например, по смерти правителя власть передавалась старшему из его сыновей. Удобство такого решения заключается в том, что старший сын может быть только один; неудобство — в том, что старший сын может оказаться неспособным к правлению государством. Летописи изобилуют рассказами о беспутных принцах, не говоря уже о королях, неспособных зачать сыновей.

С практической точки зрения не важно, как осуществляется передача власти, если только она не повергает государство в гражданскую войну. Система, при которой несколько (хотя обычно их бывает только двое) кандидатов на руководящий пост являют себя народу и выставляют свои кандидатуры на голосование, — всего лишь одна из множества систем, порожденных изобретательными умами. Значение имеет не система как таковая, а общее решение внедрить ее и принимать последствия такого внедрения.