В зависимости от того, кто спрашивает или, наоборот, кого спрашивают, вероятно, это я убил трех своих лучших друзей.

Спросите бабушку Блейка Ллойда, Нану Бетси, и она наверняка ответит «нет». Потому что когда мы виделись с ней сегодня, она схватила меня в охапку и со слезами на глазах прошептала: «Ты в этом не виноват, Карвер Бриггс. Это известно Богу, и мне тоже». А Нана Бетси всегда говорит что думает. Так что вот так.

Если бы вы спросили родителей Эли Бауэра, доктора Пирса Бауэра и доктора Мелиссу Рубин-Бауэр, думаю, они ответили бы «возможно». Когда мы встретились с ними сегодня, они посмотрели мне прямо в глаза и пожали руку. На их лицах лежала печать тяжелой утраты, но не гнев. И я почувствовал безысходность в их слабых рукопожатиях. Думаю, такое их состояние связано с бесконечными размышлениями, считать ли меня в той или иной степени причастным к их потере. Так что они вполне могли сказать «возможно». Их дочь Адейр? Сестра-близнец Эли. Мы дружили. Не так близко, как с Эли, но дружили. Уверен, она точно считала, что во всем виноват я, судя по брошенному на меня гневному взгляду. Словно она желала, чтобы я тоже оказался в той машине. Это произошло всего несколько минут назад, когда она разговаривала с кем-то из наших одноклассников на похоронах.

Теперь судья Фредерик Эдвардс и его бывшая жена Синтия Эдвардс. Если бы вы спросили их, убил ли я их сына Тергуда Маршалла (или Марса) Эдвардса, думаю, они четко ответили бы «наверняка». Когда я сегодня увидел судью Эдвардса, он, как всегда безукоризненно одетый, наклонился ко мне. Некоторое время мы молчали. Воздух вокруг сделался плотным и тяжелым, словно камень.

– Рад видеть вас, сэр, – сказал я наконец и протянул ему свою потную руку.

– Здесь нет ничего радостного, – произнес он своим царственным голосом и, играя желваками, посмотрел поверх меня. Мимо меня. Словно думал, что если убедит себя в моей ничтожности, то сможет поверить и в то, что я не имею отношения к смерти его сына. Он пожал мою руку, потому что это был его долг, и лишь так он мог причинить мне физическую боль.

Ну а теперь моя очередь. И вот я сказал бы, что это именно я убил трех своих лучших друзей.

Не специально. Я уверен, никто не верит, что я сделал это специально, пробравшись под их машину глухой ночью и повредив тормоза. Нет, но это жестокая ирония для писателя вроде меня: я просто вычеркнул их из жизни. Вы где, ребята? Ответьте. Простое, неоригинальное послание. Но копы нашли телефон Марса (Марс был за рулем), в котором оказалось недописанное смс. Он хотел ответить на мой вопрос и, похоже, именно этим и занимался в тот момент, когда врезался на автостраде на скорости почти семьдесят миль в час в зад трейлера. Машина проскочила под трейлером, и ей полностью срезало крышу.

Уверен ли я, что это смс запустило в действие цепочку событий, повлекших за собой смерть моих друзей? Нет. Но это вполне возможно.

Я ошеломлен. Раздавлен. Но еще не в тисках ослепляющей, звенящей боли, которая, не сомневаюсь, ждет меня в череде стремительно надвигающихся дней. Я вспомнил, как когда-то чистил лук, чтобы помочь маме на кухне. Нож выскользнул из рук и поранил мою ладонь. В мыслях возникла пауза, словно телу требовалось понять, что оно ранено. В тот момент я четко знал две вещи. Первое – я чувствовал стремительный удар и тупую пульсацию. Но боль приближалась. О, она стала нарастать. И второе – я знал, что через пару секунд залью кровью любимую мамину бамбуковую доску для нарезки овощей (да, у людей частенько формируется глубокая эмоциональная привязанность к разделочным доскам; и нет, я не понимаю, как это происходит, поэтому не стоит спрашивать).

И вот я сидел на похоронах Блейка Ллойда и ждал боли. Ждал, когда из меня хлынет кровь, заливая все вокруг.

Я – семнадцатилетний специалист по похоронам.

В наших планах значилось закончить последний курс колледжа при Художественной академии Нэшвилла, штат Теннесси. А затем Эли собирался поступить в музыкальный колледж Беркли, чтобы изучать игру на гитаре. Блейк выбрал Лос-Анджелес, решив испытать себя на поприще комика и всерьез заняться написанием сценариев. Марс еще не знал, куда отправится. Зато он знал, что точно попробует себя в качестве иллюстратора комиксов. Ну, а я собирался рвануть в Севани или Эмори, чтобы посвятить жизнь литературному творчеству. Таковы были наши планы.

Но в эти планы не входило, что мне придется ждать, когда предадут земле третьего члена Соусной Команды. Вчера были похороны Марса. Днем раньше – похороны Эли.

Похороны Блейка проходят в крохотной белой баптистской церкви, одной из 37 567 крохотных белых баптистских церквушек, затерявшихся на просторах округа Дейвидсон. В ней противно пахнет галетами с отрубями, клеем и старым ковром. Стены украшены нарисованными пастелью изображениями Иисуса. На этих картинах Иисус, напоминающий бородатый леденец на палочке, раздает голубых и зеленых рыбок множеству других нарисованных фигурок. Кондиционер не справляется с августовской жарой, и я нещадно потею в темно-синем костюме, который помогла мне выбрать моя сестра Джорджия. Точнее, она выбрала его за меня, пока я в оцепенении стоял рядом. Я лишь на мгновение вышел из ступора, чтобы заявить, что рассчитывал на черный костюм. Джорджия ласково объяснила, что темно-синий цвет подходит как нельзя лучше и я смогу носить костюм после погребения. Она постоянно забывала произносить это слово во множественном числе – погребений. А может быть, и нет.

Я сижу в последних рядах церкви, уткнувшись лбом в спинку скамьи передо мной, наблюдая, как кончик моего галстука раскачивается взад-вперед, и размышляю о том, как люди доходят до такой жизни, когда все вокруг начинают говорить: «Эй! Постой-ка! Чтобы я смог серьезно к тебе относиться, ты должен нацепить себе на шею яркую остроконечную полоску ткани». Голубой ковер повсюду испещрен белыми пятнами. Интересно, кто придумал дизайн ковра? Чье это творение? Кто говорил: «Нет! Нет! Еще чего-то не хватает! Добавим… белые пятнышки! И вот тогда мой шедевр будет завершен!»? Я обмозговываю всю эту чепуху, потому что старый добрый абсурд нашей жизни – едва ли не единственное, что может отвлечь меня, а именно сейчас мне необходимо отвлечься.

Лоб разболелся от соприкосновения с твердой и гладкой деревянной спинкой скамьи. Надеюсь, со стороны кажется, что я молюсь. Это самое подходящее занятие во время отпевания в церкви. Кроме того, так я могу избежать ненужных разговоров о разных пустяках (которых терпеть не могу ни при каких обстоятельствах). Люди рассаживаются вокруг с тихим скорбным шепотом, словно рой печальной саранчи. Разве это не ужасно… Какая потеря… Он был так молод… Он был таким жизнерадостным… Он был… Он был… Он был… Люди прячутся за избитыми фразами. Человеческий язык беспомощен перед лицом смерти. Но, думаю, в подобных обстоятельствах было бы чересчур просить людей отклониться от старых добрых проверенных штампов поведения.