Посвящается Алексу Берману и Сиду,

которые верили в меня и много сделали для выхода книги

С миром все было вроде бы в порядке, пускай даже под миром разумелся тот, в котором Джон-Том очутился не по своей воле. Юноша глубоко и удовлетворенно вздохнул. Осеннее утро выдалось на редкость замечательным. С ясного неба лился яркий солнечный свет, в воздухе разливалось благоухание; вдобавок ко всему прочему Джон-Том чувствовал, что ему можно не опасаться каких-либо неприятностей с желудком. Итак, с миром все было в порядке. То же самое юноша мог сказать и о себе. Тревожиться совершенно не о чем: в занятиях он преуспел настолько, что сам волшебник Клотагорб вынужден был с неохотой признать – прогресс очевиден. Если так пойдет и дальше, со временем Джон-Том окажется достойным прозвища чаропевца. Н-да, в последние дни волшебник пребывал в исключительно благодушном настроении – отчасти из-за того, что его ученик, филин Сорбл, дал зарок не брать в рот ни капли спиртного, едва выйдя перед этим из трехдневного запоя. Собутыльники жестоко подшутили над Сорблом: воспользовавшись тем, что тот потерял сознание – рухнул на пол таверны и начисто перестал воспринимать действительность, – они выдернули у филина почти все хвостовые перья. В результате сего прискорбного происшествия Сорбл выразил искреннее желание вернуться в давно позабытое состояние, именуемое трезвостью. Да что там Сорбл! Джон-Тому вдруг вспомнилось, что Клотагорб резко прекратил жаловаться на свой кишечник. Что ж, остается только поблагодарить судьбу, ибо нет зрелища более жалкого, нежели черепаха, которая страдает поносом.

Правда, какое-то время спустя юноша осознал, что в глубине души у него все же гнездится некое смутное беспокойство. Ничего конкретного, ничего такого, во что можно было бы ткнуть пальцем; тем не менее что-то не давало Джон-Тому покоя. Он сердито фыркнул – что, мол, за ерунда – и решил одолеть смятение чувств при помощи обильного и сытного завтрака. Однако ему скоро стало ясно, что тут бессильны и свежие кольчатые черви, и сушеные, хрустящие на зубах анемоны.

Джон-Том повернулся к единственному окну в стене пещеры, сквозь которое проникал внутрь дневной свет, и вывернул усики, на концах коих располагались глаза, чтобы лучше видеть. Снаружи один за другим на утес, в котором находилась пещера, накатывали могучие валы. В сыром воздухе ощущался запах соли и морской воды. Пол и стены пещеры украшали плети высохших водорослей. В небе сверкали оба солнца. То, что побольше, отливало багрянцем, а маленькое светилось обычным бледно-зеленым светом. Набежавшие багровые облака соответствовали настроению Джон-Тома, но никак не могли быть его причиной.

Юноша подобрал с подноса крошки и отправил их себе в пасть.

Напряжение возрастало: стебельки глаз судорожно задергались, и Джон-Тому пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить их успокоиться. Нервы, подумалось ему, обычное дело. Однако с какой стати он нервничает? Если с миром все в порядке, из-за чего сыр-бор?

Джон-Том вздохнул, встряхнулся, выпрямил глазные усики – не помогло.

Мало-помалу у него сложилось впечатление, что с миром произошло нечто ужасное.

За спиной раздалось шипение. Этот звук отвлек Джон-Тома от размышлений о причине неотвязного беспокойства и вынудил повернуться к тоннелю, что выходил из пещеры наружу. За шипением послышался скрежет, а следом прозвучали слова привета. В пещеру протиснулся Клотагорб. Как и подобает существу столь почтенного возраста, его панцирь был вдвое больше, чем у Джон-Тома. Волшебник ловко перебирал шестью хитиновыми ногами. Стебельки, на которых подпрыгивали и раскачивались из стороны в сторону глаза, потрясавшие мудростью выражения, были бледно-бирюзового цвета. Очутившись в пещере, Клотагорб прислонился к стене у окна, чтобы не упустить ни глоточка напоенного морской солью воздуха, затем подогнул ноги и взмахнул клешней.

– Вот тебе задачка, мой мальчик. Как ты себя чувствуешь? Голова не болит? Не тошнит?

– Нет, – отозвался Джон-Том, шевельнув в дополнение глазными усиками. – Все просто отлично. Денек шикарный. Вот только…

– Что? – справился волшебник.

– Да так, ничего. Ну… В общем, проснувшись, я… Как бы это выразиться… Мне кажется, что я – не совсем я. Такое чувство, будто… Короче говоря, все словно шиворот-навыворот.

– Иными словами, ты ощущаешь, что что-то не так, но не можешь определить, что именно?

– Точно! Неужели у вас то же?..

– По-видимому, да. Во всяком случае, я чувствую это с самого пробуждения.

– Ну да! – воскликнул юноша. – А я-то все ломал голову, никак не мог сообразить…

– Да что ты? Разве это так трудно?

Прежде чем Джон-Том собрался с мыслями для ответа, в пещеру ввалилась многоножка около трех футов длиной. Она скорбно воззрилась на Клотагорба, затем мельком оглядела Джон-Тома. Юноша сразу узнал Сорбла.

– Сорбл, ты снова напился! Помнится, ты давал зарок…

– Прошу прощения, – пробормотала многоножка чуть было не грянувшись об пол. – Но когда я утром увидел себя в зеркале, то… Ну, сами понимаете.

– Понимаю? Что я должен понимать?

– Он что, до сих пор не объяснил? – поинтересовалась многоножка, переведя взгляд обратно на волшебника.

– Что?

– Так вы не заметили ничего необычного? – недоверчиво спросил Сорбл.

– Необычного? Да нет, пожалуй… – И тут Джон-Тома будто осенило.

Он испытал ощущение, схожее с тем, какое возникает, когда сунешь палец в электрическую розетку. Вот в чем дело: он не замечал! К примеру, принял как должное превращение Сорбла, хотя прекрасно знал, что тот – филин ростом под три фута и приблизительно с таким же размахом крыльев, а глаза у него круглые, как плошки, и обыкновенно налитые кровью. В общем, о подробностях можно было спорить, но многоножкой Сорбл не был точно. – Разрази меня гром! Что с тобой стряслось, Сорбл?

– Со мной? – воскликнула многоножка. – Да то же, что и с вами! Ты, видно, еще не смотрелся в зеркало.

Юноше просто-напросто нечем было хмуриться, поэтому он лишь несколько раз прищелкнул клешней, чтобы показать, что раздосадован и озадачен, а затем принялся осматривать себя. Ну и что? Похоже, все в норме. Шесть подогнутых хитиновых ног, две клешни, стебельчатые глаза… Да, к жвалам прилепились крошки еды, панцирь нуждается в чистке, но в остальном все так, как и должно быть.

– Ты по-прежнему не понимаешь, что к чему? – Клотагорб оставался на удивление спокойным, хотя, бывало, раздражался по куда более пустяковым поводам.

– Нет, не понимаю, – буркнул Джон-Том; в его голосе отчетливо прозвучало недовольство. – Не знаю, что такое случилось с Сорблом, из-за чего он трансформировался, однако…

Подожди, перебил он сам себя. Что значит «трансформироваться»?