Александр Лахтадыр

Всё дело в градусах

Светлана позвонила, извинилась и сказала, что сегодня прийти не сможет, задерживается на работе. Федоров остановился посреди аллеи, где должно было состояться свидание, и стал думать, как ему быть. Возвращаться домой не хотелось; время свободное есть, погода, хоть и осенняя, все же хорошая: не холодно и не мокро. Но главное — чай. Он обещал сегодня напоить Свету своим чаем, как он говорил: «Авторской работы».

Федоров обожал хороший вкусный чай. Он тщательно подбирал сорта, смешивал их, искал нужные пропорции, добавлял всевозможные цветки и лепестки то разных сортов роз, то лесной душицы или садового жасмина, крошил сушеные ягоды дикой смородины, брусники или малины. Его чай не нуждался в сахаре или не дай бог каких-то булочках, это был самодостаточный напиток, нектар, которым следовало наслаждаться, ни в коем случае ничем не перебивая его вкуса.

В сегодняшний рецепт он добавил немножко меду. Все-таки свидание, и ему очень хотелось, чтобы чай понравился женщине, которая нравилась ему… Предполагалось, что они нагуляются по осенним паркам, немного замерзнут, сядут на скамейку, он достанет термос, специальные походные кружечки и… И теперь придется пить одному.

Федоров огляделся: людей по аллее гуляло не то чтобы много, но свободных скамеек не было. «Все-таки восемь миллиардов уже многовато», — подумал он и решил побродить немного кругами, дождаться пока кто-нибудь освободит скамейку.

После трех кругов ситуация не изменилась. Если кто-то вставал, то тут же откуда ни возьмись появлялись новые седоки, и Федоров не успевал их опередить. Не бежать же. Он уже собирался идти к метро, но увидел скамейку, на которой сидела лишь одна девушка, и сидела она совсем с краю. Федоров решил далеко не отходить, чтобы, когда девушка уйдет, уж наверняка успеть. Потом подумал, что ждать все же лучше сидя и подошел к скамейке:

— Не помешаю? — на всякий случай спросил он.

— Нет, — сухо ответила девушка.

Он сел, облокотился о спинку, вытянул ноги, испытав блаженство после долгой прогулки, и тут заметил, что девушка плачет; молча, глядя куда-то в глубину, растущего рядом со скамейкой куста. «Встать и уйти? Некрасиво. Получится, увидел слезы и сбежал. Остаться и сделать вид, что не заметил? Неловко как-то. Не истукан же я в конце концов», — подумал Федоров и спросил:

— У вас что-то случилось, я могу помочь?

Девушка посмотрела на него и сразу отвернулась, ничего не ответив. Слезы потекли еще сильнее, и она стала размазывать их по щекам. Федоров предложил салфетки. Она не взяла и встала, чтобы уйти, но, сделав пару шагов, резко обернулась.

— Почему вы такие придурки? — вдруг спросила она, глядя на него в упор сквозь слезы, текущие уже ручьями.

Между ними было лет, наверное, тридцать: он — уже седоватый, в длинной куртке, закрывающей задницу от ветра, и она — ярко-рыже-кудрявая, с пирсингом в брови и в костюме, который еще десятилетие назад приняли бы за пижаму.

Вопрос звучал явно не риторически, и логика, судя во всему, была такой: ее парень учудил что-то, что не укладывается в девичье понимание, они поругались, и раз уж ей попался мужик на скамейке, то почему бы не спросить с него. Федоров вспомнил, как сам нередко требовал от какой-нибудь подруги растолковать поведение своей «сестры по полу», как будто все они состоят в одной секте с тайным женским уставом, согласно которому совершают поступки и который тщательно скрывают от мужчин. Вероятно, женщины про мужчин думают так же.

Федоров не любил вмешиваться в чужие отношения и хотел было промолчать, пожав плечами. Девушка наверняка бы ушла, а он, как и мечтал, остался бы один на скамейке. Но девичьи слезы… Ох уж эти девичьи слезы… Они как загадочные хрустальные осколки, красивые и беспощадные, вроде летят к земле, а попадают почему-то в самое сердце. Искренние или притворные, родные или чужие — не имеет никакого значения. Если ты их видишь — ты ранен, ты истекаешь кровью, не остановишь — неминуемо умрешь…

— Под «вы», я так полагаю, подразумеваются мужчины? — осторожно уточнил он.

— Почему нужно обязательно вести себя как тварь последняя? — вместо ответа выпалила девушка и плюхнулась обратно на скамейку, уже не сдерживая рыданий.

Он снова протянул ей салфетки. На этот раз она взяла и стала вытирать слезы.

— Мы с ним были на днюхе его школьного друга… А я там никого не знаю… А он… он, — тут девушка снова заплакала, но взяв себя в руки, продолжила, всхлипывая, — он там со всеми этим девками танцевал, а меня просто бросил! Я не знала, в какой угол мне от стыда спрятаться… Я понимаю: одноклассницы, праздник, давно не виделись и все такое. Но можно было как-то поменьше тереться об них. Да еще при всех… при мне! Я ему сто раз сказала: «Костя, хватит уже!», а он мне: «Настя, ревность бывает только от глупости и неуверенности в себе». Это что значит? Что я неуверенная в себе дура, а он уверенный в себе умник, и ему можно со всякими бабами обжиматься, да? А я должна спокойно на все это смотреть?

— Хотите чаю? Мне кажется, вы совсем продрогли, — спросил Федоров.

Не дожидаясь ответа, он достал из рюкзака термос и две металлические походные кружки. Набор был не из дешевых, особенно кружки — с двойными стенками, чтобы не обжигать руки и плотными крышками из термостойкой резины. Федоров разлил чай и протянул кружку девушке.

— Спасибо, — сказала она и стала пить.

Федоров внимательно смотрел на нее, пытаясь угадать, понравился ей чай или нет. Но, сделав несколько глотков, немного успокоившись и ничего не сказав про чай, девушка повернулась к Федорову, очевидно, ожидая какого-то ответа от него.

В глубине души он надеялся, что салфеток и участливого слушания будет достаточно. Обычно ведь так и бывает: поревела, посморкалась, обматерила обидчиков и успокоилась. Похоже, это был не тот случай. Рыжекудрая ревунья всерьез хотела, чтобы ей растолковали, кто из них двоих виноват: ее парень, потому что танцевал при ней с одноклассницами, или она, потому что зря приревновала?

Федоров понимал, что в двух словах ситуацию не объяснить. Он немного помолчал, раздумывая, с какой стороны зайти, и решил разузнать чуть побольше:

— Вас, кажется, Настя зовут?

— Да, а вас?

— Федоров… простите, Андрей Палыч.

— Давно вы знакомы с вашим парнем?

— С Костей? Послезавтра год будет, как мы вместе. А знакомы три, с первого курса.