Фокс сидела на скале и, покуривая сигару, хмуро смотрела на тонкую кромку льда, тянувшуюся вдоль берега озера. Обычно озеро замерзало на глубину до восьми или даже десяти дюймов, но в этом году зима выдалась теплая и лед был слишком тонким.

— Мы накололи недостаточно льда, чтобы забить им сарай, а зима уже почти на исходе. — Она озабоченно посмотрела на Пича. Сегодня он надел под комбинезон только фланелевую рубашку, а прошлой зимой они в это время кутались в теплые пальто, шарфы и шапки с ушами.

— Как-нибудь обойдемся.

Иногда неиссякаемый оптимизм Пича придавал ей сил. Но гораздо чаще этот самый оптимизм выводил ее из себя, и тогда ей хотелось запустить ему в башку кусок льда побольше. Сейчас был как раз такой момент.

— Когда настанет лето, мы продадим этот лед за три недели. — Большим пальцем она показала через плечо на сарай. — А потом что будем делать?

— Мы не единственные, кто не наколол много льда. В этом году его ни у кого не будет много. Так что мы сможем продавать лед за хорошие деньги.

Что правда, то правда, подумала Фокс. Она курила и смотрела на сверкавшую под лучами солнца воду на середине озера, которая в это время еще должна была быть покрыта толстым слоем льда. Если поднять цену на лед, который им удалось наколоть, этих денег будет достаточно, чтобы прокормить одного человека до следующего сезона. Но не двух.

У нее было такое чувство, что судьба собирается с силами, готовясь нанести удар. То, что в этом году лед не принесет дохода, было своего рода предупреждением.

— Ты могла бы снова заняться тем, что у тебя хорошо получается, — неуверенно сказал Пич. — А я тоже всегда смогу найти какую-нибудь работенку.

Фокс обернулась, чтобы посмотреть на его лицо. Глубокие морщины прорезали щеки, волосы были почти совсем седые.

— Сколько тебе лет? Семьдесят?

— Я не знаю, сколько мне лет, — пожав плечами признался Пич. — Какое это имеет значение, пока я могу работать?

В этом он был прав. Если только у него время от времени вдруг не разыгрывался ревматизм, Пич мог сделать больше, чем кто-либо другой, включая Фокс. Но это неправильно — семидесятилетний старик не должен искать работу. Он должен сидеть на крыльце, если ему захочется, и ничего не делать.

— Мне в голову приходит столько всяких мыслей, — сказала она, глядя на вершины далеких гор.

— Я это знаю, и мне не нравится, когда ты начинаешь задумываться. — Поднявшись, Пич стал разглядывать гряду облаков, собиравшихся на севере. — Похоже будет буря, — с надеждой в голосе произнес он. — Я чувствую, что становится холодно.

Я думаю о том, почему я бросила это занятие после того, как Дебек стрелял в меня и лишил меня работы. А еще я думаю о Хоббсе Дженнингсе и о том, что он украл мою жизнь и ему ничего за это не было. Больше всего я думаю о мести. Дебек умер до того, как я успела его убить, и это было несправедливо. Но я извлекла из этого урок. Поэтому я думаю, что надо убить Дженнингса до того, как он умрет своей смертью. — «Думаю» было слишком мягко сказано. Правде больше соответствовало слово «одержимость».

— Ты не можешь изменить прошлое, Мисси. — Голос Пича смягчился, как всегда бывало, когда он беспокоился о Фокс. Его большая крепкая рука легла ей на плечо и сжала его. — Изменить можно только будущее.

— Я собираюсь забрать свою долю из тех денег, что мы с тобой выручим за лед, и отправиться в Денвер. Я хочу изменить будущее Хоббса Дженнингса.

Она уже почти приняла решение. Все, что ей было нужно, — это какой-то знак, что она права.

Во время ужина Пич неожиданно предложил:

— Давай поговорим о том, что ты сказала. Предположим, ты поедешь в Денвер.

— Ладно, предположим.

Она начала тщательно намазывать масло на хлеб. Ей не нравилось, как это делал Пич, который просто клал масло куском на середину. Масло должно быть равномерно размазано до самых краев.

— Предположим, ты найдешь мистера Дженнингса, выстрелишь в негодяя и убьешь его. А потом что? — Он положил масло на середину ломтя — именно так, как она и думала. — Полиция тебя арестует, и тебя повесят. И чего ты добьешься?

— Дженнингс будет мертв. Он заплатит за то, что сделал.

— Но ты же тоже умрешь.

— Неужели ты не можешь как следует намазать масло? — рассердилась она. — Сначала ты будешь есть сухой хлеб, а потом разом проглотишь кусок чистого жира!

— Если тебе больше нравится обсуждать манеры, Мисси, могу напомнить, что воспитанные люди не держат черенок вилки в кулаке. Вот как надо ее держать.

— А я тебе сто раз говорила, что плевать я хотела на то, как ведут себя воспитанные люди.

А ведь могло быть иначе. В том, что она вела себя не так, как воспитанные люди, виноват Хоббс Дженнингс. Воспоминание об этом снова вернуло ее к мысли, что пора выполнить клятву, которую она дала самой себе, — найти этого негодяя Дженнингса и всадить пулю в его лживое, вероломное сердце.

После ужина, вымыв посуду, Фокс вышла во двор, чтобы покурить. Их хижина была совсем крошечной, поэтому они с Пичем договорились, что не будут отравлять воздух в ней сигарным дымом. Ожидая, пока Пич расставит шахматы на доске, она думала о том, как покинет хижину, озеро, эту канитель с торговлей льдом и Пича.

Пич как раз был камнем преткновения.

Она знала его с шести или семи лет. Они сбежали от кузины ее матери, когда ей было двенадцать. Иногда они расставались, но в общем и целом они были вместе почти двадцать лет. Пич научил ее почти всему, что вообще стоило знать и уметь. А чему не мог научить — например, читать и всяким женским делам, — позаботился, чтобы научили другие. Некоторым вещам она научилась сама.

Главный жизненный урок она получила в семнадцать лет, когда сбежала от Пича. В то время она не знала, что семнадцатилетним, особенно женщинам, не следовало отправляться одним на поиск золотых приисков в горах к западу от тех мест, где сейчас расположен Денвер. Это было то еще путешествие! При воспоминании о нем Фокс улыбнулась. Она то замерзала, то изнывала от жары, то голодала и много раз сбивалась с пути. Она спрашивала дорогу в лагерях индейцев, один раз застрелила мужчину, который вознамерился ее изнасиловать, убила двух медведей и достаточное количество оленей и зайцев, чтобы не умереть с голоду.

В местных газетах появились статьи о ее путешествии, и с этого момента началась ее карьера проводника. Это было прекрасным средством существования до тех пор, пока Дебек не прострелил ей ногу. Она отправилась в Карсон-Сити, где слонялась в ожидании, когда заживет нога.

— Помнишь день, когда мы с тобой снова встретились? — Она тогда зашла в бар «У Джека» и увидела Пича, подметавшего там пол. Она почувствовала себя так, будто вернулась домой. — Ты все еще был на меня зол за то, что я сбежала, не дочитав тебе один из романов твоего любимого Чарлза Диккенса.