Татьяна Георгиевна Мальцева ходила по комнате взад-вперёд, раскачиваясь, как старый еврей на молитве или, если угодно, как Лобановский на тренерской скамье[1], и монотонно бубнила:

– Мы были там, – мне страшно этих строк, – где тени в недрах ледяного слоя сквозят глубоко, как в стекле сучок. Одни лежат; другие вмёрзли стоя…

Щёлкнул замок входной двери.

– Кто вверх, кто книзу головой застыв…

Зажурчала вода в ванной комнате.

– …В безмолвии дальнейшем путь свершив и пожелав, чтобы мой взгляд окинул…

Вошла детская медсестра и аккуратно приняла из рук Татьяны Георгиевны хорошенькую здоровенькую полугодовалую девочку в пижаме-комбинезоне.

– Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу… – начала «сменщица» мамы.

Татьяна Георгиевна, недовольно поморщившись, тихо вышла в коридор.

– …Того, кто был когда-то так красив, – печально глядя на своё отражение в зеркале, завершила она трёхстишие песни тридцать четвёртой. – Тупоголовая кретинка, за такие деньги можно было уже «Войну и мир» выучить наизусть! – прошептала Мальцева, становясь под душ.

Медработница отнюдь не была тупоголовой кретинкой. И со своими непосредственными обязанностями высококвалифицированной няньки справлялась на «отлично с отличием». Просто Татьяна Георгиевна находилась в состоянии страшного раздражения. И никак не могла выспаться. Вот уже полгода не имела возможности как следует отдохнуть. Её драгоценное чадо, Марья Матвеевна Панина, могло без продыху орать часами напролёт. Замолкала дочь только на руках, когда её укачивали, мерно декламируя… «Божественную комедию» Данте Алигьери. Да-да, именно «Божественную комедию». Когда были опробованы тома колыбельных, несколько полок детских песенок и тетешек, километры нотных прописей маршей, гимнов и даже несколько узкоспециальных молитв, Мальцева в отчаянии произнесла – самой себе:

– Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины…

И голосистое неугомонное дитя внезапно умолкло и посмотрело на мать с осознанным любопытством. Татьяна Георгиевна запнулась и удивлённо уставилась на всего лишь тридцатидневную – тогда – дочь. Та немедленно возмущённо заорала вновь.

– Каков он был, о, как произнесу, тот дикий лес, дремучий и грозящий, чей давний ужас в памяти несу! – испуганной скороговоркой выпалила Мальцева. И кроха тут же погрузилась в довольную дрёму.

Так с тех пор и повелось.

Но высококлассная опытная детская медсестра, нанятая для присмотра и ухода, дальше песни первой никак не могла продвинуться. И вообще считала это блажью. О чём громко заявляла вслух. Не при Мальцевой, разумеется. А оставаясь наедине с малюткой Марией Матвеевной Паниной – первой и единственной дочерью «пожилой» матери, – только ту самую первую песнь «Божественной комедии» и гнусила, диву даваясь, что это за ёлки-палки и почему больше ничего не работает. В любом случае – блажь! Что у старой, что у малой. Обе с сорванной резьбой. Жалко Панина. Роскошный мужик!

Старой Татьяна Георгиевна Мальцева не была. Ей было всего сорок пять лет. Но для первого ребёнка многовато, кто бы спорил. А вот для начмеда по акушерству и гинекологии крупной многопрофильной больницы – вполне терпимо. Её бывший любовник и старый друг Семён Ильич Панин ушёл в министерство, на должность зама по вопросам материнства и детства, ещё когда Мальцева была беременной. Сама она полагала, что вынашиваемый плод завязался в результате совместных утех с молодым мужчиной, интерном Александром Вячеславовичем Денисовым. Но Панин выяснил то, что выяснил, и…

И тут будет уместно вернуться на полгода назад, дабы не слишком нарушать логику повествования.

* * *

…Замминистра здравоохранения по материнству и детству Семён Ильич Панин прооперировал начмеда крупной многопрофильной больницы по акушерству и гинекологии Татьяну Георгиевну Мальцеву. А чьим ещё рукам она могла безоговорочно довериться? Пуповина плода Татьяны Георгиевны была опасно короткой, и в роды её никто не пустил. Она сама была против, в первую очередь. Консервативное родоразрешение в её возрасте при подобной клинической ситуации? Увольте! Так что с началом родовой деятельности она позвонила Панину, и…

И через час после прошедшей без осложнений операции Семён Ильич стоял в боксе детского отделения и задумчиво взирал на новорождённую девочку. Он всегда хотел девочку. Но Варвара рожала ему мальчиков. У него было трое сыновей и не было дочери. А Мальцева, сука, забеременела от этого мальчишки – и вот, пожалуйста! Нет, он не знал наверняка, что от мальчишки. Но сказано ведь: «Не от тебя!» Да и по срокам выходит – что не от него. Ну не сорок три недели же она носила!.. Хотя признаки переноса были. «Руки прачки». На истинно переношенную ни состояние плаценты, ни состояние новорождённой, конечно, не тянут. Но есть ещё беременность пролонгированная! И та может длиться хоть сорок пять недель! Исследования ВОЗ[2]говорят, что чуть не десять процентов общего количества беременностей – пролонгированные. И встречается пролонгированная беременность в основном у женщин старше тридцати пяти. А Танька куда как старше!

Панин пошёл в лабораторию, благо была ночь. Немного потоптался… Затем решительно набрал у себя из вены кровь, так яростно затянув зубами жгут над локтевым сгибом, что пребольно получил резинкой по морде. Разыскал пробирки с пуповинной кровью младенца Мальцевой. Ещё немного потоптался. И занялся делом.