С чего бы это умереть, то есть перейти из жизни в смерть, должно быть труднее, чем родиться, то есть перейти из смерти в жизнь?

Жюль Ренар

Там, двадцать шесть лет тому назад

Как хорошо было жить в этом восточноевропейском городе, когда весна выдавалась ранняя и теплая…

Поздно ночью Петр и Маруся Ермаковы подошли к окну, чтобы полюбоваться необыкновенной картиной: километрах в трех от их дома небо окрасилось ярчайшими голубыми, оранжевыми и красными всполохами[1]. Соседи перекликались, высыпав на балконы, — тоже, значит, не спали. Еще бы: не пропускать же такое фантастическое зрелище!

На следующий день все было как всегда, только на улицах, пожалуй, чуть более оживленно. По-летнему одетые дети играли в парке близ чертова колеса и аттракциона со сталкивающимися автомобильчиками, крестьяне торговали на рыночной площади овощами со своего огорода, женщины останавливались поболтать, вот только вдали слышались сирены и рев вертолетов…

Там, за горизонтом, случилось нечто из ряда вон выходящее, но, хотя в городе об этом судачили, никто особо не тревожился. Разве им не объясняли, что здесь у них так же безопасно, как посреди Красной площади? Ну, горит какой-то завод, который производит неизвестно что, так ведь если по радио не объявили и в «Правде» не написали, значит нечего и беспокоиться?

Пять дней спустя Андрей Михайлов, отлично зная, какой бардак царит в разваливающейся империи, пробрался в строжайшим образом охранявшееся здание в двенадцати километрах от места катастрофы и в ста десяти от Киева. Лес вокруг стоял как выжженный, хотя никаких следов огня не было видно: просто стволы и ветки будто проржавели, а листья высохли, причем высохли за долю секунды, и стали похожи на крылья опаленных солнцем бабочек. Пахло непривычно, но что это за запах, Андрей определить не смог. Во рту появился вкус жженого сахара — словно на пломбы в его зубах осело невидимое и неведомое вещество. Он бросил взгляд на прибор, который не выпускал из рук: стрелка залипла на максимуме. Сколько у него есть времени, Андрей не знал, но, поскольку был химиком, понимал, что действовать надо быстро.

После той удивительной ночи ни один исследователь с официальным заданием не переступал еще порога засекреченного сооружения, в которое он сейчас проник. Все документы и протоколы испытаний оставались на месте, за бронированными дверями и рядами охранников, готовых в случае вторжения умереть за партию. У Андрея был допуск в бо́льшую часть закрытых некогда городов и местностей Советского Союза, тех, где велись самые важные для страны работы, а стало быть — и разрешение спуститься на семь метров под землю, то есть на тот уровень, что оберегали от любопытных глаз гораздо серьезнее, чем остальные. Он прошел, ссылаясь на приказ, подписанный самим Горбачевым, мимо восьми охранников (хоть их и меняли каждый час, и дежурил каждый из них всего по разу, у двоих уже текла кровь из носа) и вздохнул с облегчением, попав наконец-то туда, где в обстановке строгой секретности собирались самые известные советские биологи, генетики и физики. Туда, где проводились самые кошмарные эксперименты из всех, в каких он когда-либо принимал участие.

Пятнадцать минут спустя он уже выходил наружу, получив в свое распоряжение рукопись начала ХХ века, несколько протоколов и странную животинку, плававшую в прозрачной коробочке.

Когда один из военных захотел удостовериться по телефону, имеет ли право Андрей Михайлов выносить подобные объекты с территории третьего энергоблока Чернобыльской АЭС[2], ученому ничего не оставалось, как только шарахнуть охранника по черепу его же дубинкой. Из-за того, что́ Андрей нес сейчас в руках, скоро его станет искать КГБ, искать активнее, чем кого-либо, искать, чтобы уничтожить во что бы то ни стало…

Оказавшись за рулем своего автомобиля, он сорвался с места и двинулся мимо заграждений и постов с охранниками. Было преступлением оставлять здесь всех этих несчастных даже на час. Андрею очень захотелось крикнуть им: бегите отсюда, скорее, скорее в госпиталь, — но он сразу же передумал и без проблем выехал на главное шоссе.

На юге пожар еще не погасили — для того чтобы полностью подавить огонь, понадобятся дни, а может, и недели. Стая вертолетов, кружа над местом аварии, сбрасывала прямо в бушующее пламя свинцовый лом и песок. Небо здесь напоминало подожженный комок старой газеты. Вокруг разрушенных строений суетились нелепые тени с жалкими лопатами и пожарными шлангами. Ничего не знающие мальчики, которых обрекли на гибель и семьям которых потом пришлют свидетельство об их «славной смерти за Советскую родину».

Андрей вздрогнул, когда о лобовое стекло ударилась птица. Потом другая. Пошел дождь из мертвых птиц, из мертвых скворцов, они валились с неба десятками, устилая асфальт и землю вокруг. Беглец включил дворники и направился к Припяти: прежде чем взять курс на запад, надо было проехать через город.

Этот город строился у него на глазах. Жилые кварталы с хорошими домами, парк с аттракционами для детей. Сегодня все это напоминало страшный сон. Население три дня назад эвакуировали в Москву, пригнав для этого из Минска, Гомеля и Могилева больше тысячи автобусов. Владельцам домашних животных не разрешили взять их с собой, потому что шерсть чересчур легко собирает из воздуха зараженные радиацией частицы, — и сейчас бригады охотников с завязанными платком лицами отстреливали на улицах собак и кошек. Одни солдаты поливали из шлангов сухие крыши домов, терли стены щетками, другие перекапывали садики и палисадники, накрывая верхние слои почвы землей из слоев, залегавших глубже. «Сражаются с невидимым врагом, но все это совершенно бесполезно», — подумал Андрей. На дверях домов он заметил надписи: «Простите», или «Семья Бондаревских», или «Мы вернемся», или еще — «Это все, что у нас есть, не ломайте». Андрей не решался представить себе, в каком аду пришлось побывать этим людям, пережившим в свое время оккупацию и сталинские репрессии. Что станет с ними, лишенными всего нажитого ими добра? Они не вернутся сюда через пять дней, как им было обещано.

Они никогда не вернутся в свои дома.

Выехав из города, Андрей увидел в поле корову, целиком покрытую кожаной попоной, — как будто эта попона могла защитить животное от рассеянной повсюду отравы. Рядом с коровой брела сгорбленная, тоже с головы до ног упакованная в кожу старуха, — наверное, эта старуха спряталась, когда остальных вывозили. Без лекарств, без медицинской помощи она погибнет через несколько недель.