— Потрясающее платье! Чаще надевай его…

Люси ответила не сразу. Она думала о Жувье, сидящем в камере предварительного заключения. Допрос за допросом — и доктор-убийца начал раскалываться. И подтвердил догадку Шарко. Будущий доктор когда-то учился вместе с Красным Ангелом, и они были большими друзьями. Потом разбрелись, а потом случай свел их снова, и тогда между ними возникла нездоровая связь. Замешанная на садомазохизме. А за этим последовало погружение в ужас, череда ужасов…

Она решила, что сегодня не стоит возвращаться к теме. В другой раз, не сегодня вечером.

— Ты же знаешь, что платья не по моей части!

— Тем не менее…

— Ты и сам неплохо выглядишь в этом новом антрацитовом костюме… Но знаешь, в следующий раз доставь мне удовольствие: поменяй цвет, ладно? Серый на меня тоску нагоняет.

Шарко сходил в спальню, принес оттуда небольшой пакетик:

— Твой подарок.

Люси улыбнулась, повертела пакетик в руках:

— Слишком плоское, значит не книжка. Что же это может быть? Рамка с фотографией?

— Разверни и увидишь.

Люси быстро разорвала упаковку, и глаза ее округлились.

— О черт… Франк, неужели…

— Поскольку ты чуть ли не с детства грезила набережной Орфевр и поскольку Орфевр, 36, — это была твоя главная девичья мечта, я подумал, что когда-нибудь, глядя на мой подарок, ты вспомнишь и улыбнешься. И тебе будет приятно. Но, конечно, когда приходят в гости коллеги, эту штуку лучше не выставлять на всеобщее обозрение!

Люси расхохоталась. В руках у нее была синяя табличка с адресом: «Набережная Орфевр, 36».

— Тебе и так только ленивый косточек не перемыл из-за взбучки, которую ты учинил Жувье, а еще и это. Нет, ты представь, представь, что…

— Никто не узнает.

— Да как тебе вообще удалось ее стырить?

— Да так…

Они поцеловались.

Потом Люси решила включить музыку и отправилась в гостиную, держа в одной руке бокал вина, в другой — табличку с адресом, а Франк, оставшись один, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Он пытался думать только о будущем. Губы его раздвинулись, углубив морщины на лице, но это была — улыбка!

Горькая улыбка человека усталого и разгневанного, но живого.

Шарко еще не знал, что за будущее их ждет, удастся ли ему когда-нибудь оторваться от работы, которая приносит ему столько разного, но впервые за много лет он ощущал себя в мире с самим собой.

В мире с самим собой и почти счастливым.

Я начал знакомиться с документами, способными пригодиться для «Атомки», в 2010 году, закончил сбор материалов в январе 2011-го и сразу же сел за роман.

Раньше мне было известно о чернобыльской катастрофе только самое основное: взрыв одного из реакторов, радиоактивное облако, накрывшее всю Европу, последствия для здоровья. Но по мере того, как я продвигался в поиске, то, что раньше представлялось мне трагической и ужасающей случайностью, начало видеться как одно из самых страшных бедствий, когда-либо постигших человечество. Радиоактивность нельзя уничтожить, четверть века спустя она продолжает губить украинские и белорусские земли там, где через несколько дней после взрыва выпадали дожди, проникая вместе с каплями в почву и заражая ее. Цезий-137 продолжает свою разрушительную работу, множатся случаи онкологических заболеваний, пороков сердца, умственной отсталости. Это будет длиться еще сотни, тысячи лет, и, если мы ничего не предпримем, народы, ощутившие на себе последствия взрыва, никогда не оправятся.

И как раз тогда, когда меня буквально преследовали слова «йод-131», «плутоний», «утечка из реактора», «зона отчуждения», «ликвидатор», когда призрак Чернобыля не отступал от меня ни на шаг, наступило 11 марта 2011 года. Землетрясение, цунами, техногенная катастрофа на атомной электростанции в японской префектуре Фукусима. Все это случилось, когда я писал седьмую главу моего романа. Описывал состояние ребенка, пожираемого изнутри атомом.

Зловещее совпадение меня потрясло.

Все то время, пока взгляды и мысли человечества были прикованы к ядерным реакторам японской атомной электростанции, я не мог писать. Я смотрел на людей, которых посылали в район бедствия, туда, где не прекращалась утечка радиоактивных веществ, и думал: «Тогда, двадцать пять лет назад, все было точно так же». Эвакуация, ликвидаторы, радиоактивное облако, таблетки и пастилки йода, чтобы насытить щитовидную железу… Я понял в те дни, что, несмотря на прогресс, на технические новшества, на средства безопасности, пусть даже и самые совершенные, человек навсегда останется таким же беззащитным перед атомом. Я не решаюсь представить себе, как бы выглядел мир сегодня, если бы один из реакторов тогда расплавился и все его содержимое оказалось под открытым небом. К счастью, в Японии, в отличие от Чернобыля, были уже более надежные системы защиты, и это позволило избежать худшего[89].

Когда я снова занялся романом, кое-что изменилось. Меня настигло прошлое, и я долго колебался, продолжать ли писать так, как было задумано. В конце концов я вернулся-таки к изначальному плану, но позволил себе упомянуть Фукусиму, потому что обойти эту новую беду, сделать вид, что ничего не было, уже просто не мог.

Я начинал роман с убеждением, что Чернобыль никогда не повторится.

Я закончил его со вкусом атома на губах.