Аврам Дэвидсон

Полли Чармс, Спящая Женщина

Гости великой Беллы, столицы Триединой Монархии Скифии-Паннонии-Трансбалкании, могут увидеть множество известных и незабываемых достопримечательностей, и найти множество гидов, что покажут их. К сожалению, подобные гости слишком ограничены по времени, чтобы посмотреть всё, но три из этих достопримечательностей и наличие хоть сколько либо опытного гида — это те, которые будут показаны в любом случае, пусть даже и наспех.

Первое, конечно же, это восхитительный Частный Парк и, конечно же, самое восхитительное в нём то, что он больше не частный: первое, что сделал король-император Игнац Луи, унаследовав престол после затворника Маццимилиана Безумного — открыл Частный Парк для публики. Парк — чудо ландшафтной архитектуры, хотя возможно, слишком утончённое для простонародья. Простонародье предпочитает стекаться туда, где находится вероятно величайшая на свете карусель. А после этого простонародье предпочитает стоять и глазеть на автомобили на Новомодельной Дороге, которую Игнац Луи с великой предусмотрительностью определил исключительно для пользования тем, что теперь называют «автомоторами», дабы (как мудро сказал Его Величество), “Дабы они могли проводить испытания, не пугая лошадей и не страшась их”. За удивительно краткий срок у всех владельцев «автомоторов» вошло в традицию делать по крайней мере три полных круга по Новомодельной Дороге, между тремя и четырьмя часами дня. (Указ, что все подобные приспособления, движимые паром, электричеством, керосином или другими средствами, следует доставлять на Дорогу и обратно конной тягой, более недействителен.)

Второй достопримечательностью, не увидев которой, определённо нельзя покинуть Беллу, является Итальянский Мост. Хотя это уже не единственный мост, пересекающий в Белле голубой и прекрасный Истр, без сомнения, изящные параболы его одиннадцати арок всегда порадуют сердце; легенда, что его разработал Леонардо да Винчи, остаётся недоказанной. Но, разумеется, большинство посетителей привлекает не архитектура и не легенда, а место на середине, отмеченное памятной мраморной доской [С Этой Точки Итальянского Моста / Поэт до-Триединой Монархии / ИЦКО ВАРНА / Будучи Отвергнут Прекрасной Танцовщицей Гретхелль / СПРЫГНУЛ К СВОЕЙ ГИБЕЛИ / Оставив Копию Своей Знаменитой Душераздирающей Поэмы / ПРОЩАЙ, О БЕЛЛА / Искусно Сыграв Словами, Что Не Помогло / Избежать Изучения], обычно с последующим возложением цветов или чего-нибудь ещё. Последний известный персонаж, фрау Поппофф, много лет получала скромный доход, продавая посетителям для этой цели маленькие связки букетов; зачастую, когда торговля шла вяло, почтенная Поппофф жестами изображала знаменитую поэму Варны.

Третья из достопримечательностей, которые нельзя пропустить — это дом номер 33 по Турецкой Улице; что, разумеется, относится к Месту, Где Турки Дрогнули И Отступили Назад. (Известная острота, что турки дрогнули и отступили назад, потому что не смогли протиснуть коней мимо тележек торговцев, относится к более раннему периоду, когда эта улица была лишь дополнением к гребешкам, катушкам и солёной рыбе открытого рынка. Такие времена давным-давно прошли. Не стоит думать, будто самые жестокие бои Одиннадцатой Турецкой Войны происходили под окнами дома номер 33, поскольку тогда это место находилось в половине фарлонга[1] за старой городской стеной. „Турками“, о которых идёт речь, был, конечно же, печально известный Мурад Неописуемый, также прозванный Мурадом Карликом. Но именно здесь турецкий поток повернул назад. Согласно „Османским Хроникам“: «Вскричав: „ — Да будут прокляты те, кто прибавляет богов к Богу!“ — отважный принц Мурад пришпорил своего скакуна, но, увы, рухнул с него и сломал свою светлейшую шею…” Глаголицкие Летописи настаивают, что его истинными словами было: “Кто приказал так тупо атаковать? Пронзить его колом!» — и в этот момент его самого смертельно пронзил арбалетный болт одного из отважных Иллирийских Наёмников. Но, возможно, этот пункт не столь важен.

Стража в мундирах, с мечами наголо, расхаживает вверх и вниз по тротуару, выложенному гранитными плитами в том месте, где Мурад пал и естественно, что посетители без доказательств считают стражей муниципальными работниками. На самом деле это не так. Закон, принятый во время Умиротворения 1858 года, ограничил частную стражу с обнажёнными мечами следующими условиями: наниматель подобной стражи должен иметь по крайней мере шестнадцатый ранг дворянства, не менее пяти дипломированных степеней в области наук и, как минимум, сто тысяч дукатов, вложенных в Фонд Имперских Двухпроцентных Золотых Облигаций.

На всей территории Триединой Монархии Скифии-Паннонии-Трансбалкании лишь одна личность соответствует этому закону: и это, разумеется, неоспоримо великий и заслуженно известный Энгельберт Эстерхази, доктор юриспруденции, доктор медицины, доктор философии, доктор литературы, доктор наук, et sic cetera[2]; стража — его собственная частная стража, патрулирующая перед его собственным частным домом, номер 33 по Турецкой Улице.

Однажды, в середине поздней осени, грузный мужчина, облачённый в строгий серый костюм и серый котелок с высокой тульей, что было почти что мундиром сыскного отдела муниципальной полиции, приблизился к страже и вздёрнул брови. Стража ответила, отсалютовав мечами. Гость кивнул и, открыв дверь, вошёл в дом номер 33. Тут не было никаких мещанских штучек: ни молоточка, ни дверного звонка. В невысоком холле дневной швейцар Лемкоч поднялся со стула и поклонился.

— Господин инспектор.

— Спросите доктора Эстерхази, не примет ли он меня.

— Хозяин ожидает господина инспектора. Будьте добры, поднимайтесь. Я велю экономке подать кофе.

Посетитель, подавивший слабый вздох удивления, услышав первую фразу, слабо улыбнулся, услышав последнюю: — Скажите, Лемкоч, вашему хозяину известно абсолютно всё?

Сей верный седовласый служитель мгновение помолчал, а затем без сомнений ответил: — О да, господин инспектор. Всё. — Он ещё раз поклонился и удалился по своим делам.

Посетитель тяжело зашагал вверх по ступеням, покрытым ковровой дорожкой цвета бычьей крови, будто пылающей в газовом освещении. Это были соединённые куски некогда бесценного исфаханского ковра, который пострадал во время Великого Пожара 93-го и был поднесён в дар неофициальным объединением худших армянских торговцев.

— Это — на память, — пояснил их представитель.

И Эстерхази ответил: — Это лучше, чем на скорбь.

Теперь же он сказал: — Добро пожаловать, комиссар Лобац. Как знаете, вам всегда добро пожаловать, потому что вы иногда привносите зиги, когда я увлекаюсь загами. Но этот дело о молодой англичанке, Полли Чармс, обещает быть, по крайней мере, отчасти интересным.

Лобац моргнул, бросил почтительный взгляд на подписанную фотографию Его Величества в серебряной рамке, обдумал несколько вариантов начала беседы, в конце концов выбрав третий.

— Ваш швейцар вышколен до честной прямоты, — сказал он. — Он поприветствовал меня просто „господином инспектором“, а не каким-нибудь „благородным офицером“, с пренебрежительной ухмылкой и полускрытым взглядом искоса, которыми меня награждают слуги в некоторых