Роман Шилов

По своей голове

I

В предсмертном бреду палач устроил самосуд. Проснувшись на постели с чувством отсутствия бессмертия, он спросил себя – “Яз есмь сын, но яз есмь свет?”

Моя жизнь, исходит на нет.

Перед мной маячит тот свет.

Кровью залив добрые дела,

Что мне скажут там, а?

Делал дело, верно служил,

Рубил не перечил, сам не просил!

Знаю – оплачут. Почет заслужил,

Но, это важно, если бы жил!

А палачу важны лишь глаза.

В этих зрачках правда и страх.

По ним ясно присутствие вины,

Но менять приговор права не даны!

Уверен, я неплохим был палачом,

Иначе зачем дожил до седин?

Не им, не ему, всем – никому,

А мне, мне, мне вручил топор!

Мое тело исходит на нет,

Перед мной маячит тот свет.

Кровью залив, добрые дела

Что мне скажут там, небеса?

Снятся теперь мне черви, жилы, мышцы и мозги,

Кровью залитые мои башмаки,

Лица разбойников и сатаны,

Женщин гулящих всхлипы вины.

Как тяжела в теплой постели смерть палача,

Нет черных мантий, но суд начался!

Строго прошу тех, кто там, не судить.

Рубил без злобы, утех и обид.

Палач – исполнитель, но не судья.

Приговорам автор не я!

У палача роль скупа,

Из всех нарядов маска одна.

Скрыть не могу одной лишь вины,

Что пред толпой исполнял приговор,

Духом праздника был вдохновлен!

Но, Владыка, прошу тебя учесть -

Нес я достойно свой тяжелый крест!

Что? Не подумай, я не кричу.

Ропщу понемногу, немного ворчу…

«Владыка, – прошу, – тайну открой,

Утешь ответом о жизни иной.

Шепни мне на ушко, дай какой-то знак-

Есть ли в аду для палача,

Скажем неплохие, хорошие места?»

Есть! Знаю точно, в теле душа!

Когда из топора – вниз, летит башка.

Можно разглядеть ее покровов рябь,

Ее последний визг вам не передать.

Ну что, не молчи! Разве зло палач?

Измерь меня собой, дай последний шанс.

Ах, не зная правды о небесах,

Нет черных мантий, но суд начался!

II

По случаю болезни палача с самого раннего утра бестолково совещались дьяки, симулируя бурную деятельность перед друг-другом и вздыхая.

В приказной избе дилемма,

В приказной избе беда!

Ноют дьяки с утреца.

В приказной избе еще не ели,

Ходят всё и ходят дьяки,

половицами скрипя.

Завтра казнь, по слову государя!

Важный день, чего скрывать…

А палач подставил дело!

Слег паскуда, занемог!

Как же быть теперь не знают

Где найти им храбреца?

Только чтобы не сказали:

“В приказной избе бардак!”

Посылали дьяки письма,

Посылали и гонца.

Где найти за день до казни

Им такого молодца?!

Каждый дьяк по- своему занят.

Пишет кто, а кто ворчит.

Надо как-то дело справить,

Только чтобы не сказали:

“В приказной избе бардак!”

И один, что бородаче,

Встав, сказал, смотря на всех:

«Мы так долго совещались.

Может, выздоровел палач?»

«Нет!», – ответил кто-то громко.

Все лежит и осуждает,

Просит, молит, умоляет…

Ада, хочет избежать!

Задрожали дьяков ноги.

Все по лавкам разбежались.

Распугал их звук знакомый,

Гулкий топот за окном.

Входит царь в избу со свитой,

Бровей хмуря черных океан.

В тоже время как-то слишком

По- простому: “Что там с нашим палачом?”

Отвечают дьяки тихо, бормоча,

Что, увы…как есть, не добрые дела!

Проснулся, проснулся и скулит

Что-то там свое, о смерти говорит…

Вряд ли встанет он к утру,

Вряд ли встанет вовсе…

Скоро дух отпустит свой,

Надо бы прощаться…

Государь вздыхает тихо, вытирая щеки.

Словно прослезился, что сказать?!

Имеет право – даже тучи плачут!

“Он хорошим был слугой.

Позаботьтесь, дьяки,

Чтобы с почестями его

Проводили в путь мы!”

“Ну и кто из вас, любезных,

Будет казнью управлять?

Кто из вас на плахе будет

Жизнь преступника взимать?”

По глазам владыка видел,

Нет в избе таких людей!

Все стоят, дрожат, как овцы.

Слабаки. Да что с них взять…

Только могут днями всеми

Болтовней искать заслуг.

Знает, как по три раза на дню

Длинный тренируют в щах язык.

Государю непривычно -

Слово есть, а лести нет!

В целом он шутил, конечно,

Чтобы знали место!

Жались дьяки меж друг друга,

Вот теперь и в самом деле

Не нашли они замены.

В приказной избе – бардак!

Сам, конечно, государь

Мог бы это сделать.

Но, порядка ради,

Каждый должен исполнять-

Скажем так – свои бумаги!

Вдруг на центр из-за спин

Шут выходит резвый.

Покрутился, весь собой

Да к государю в ноги!

III

Шут, презирающий себя, недовольный своим положением, просит назначения в палачи.

Я! – сказал шут, гонимый

Зверством юности своей.

За улыбкой той ранимой

Шут хотел карьеры высь!

Мне попробовать несложно,

Мне попробовать легко!

Что тут делать? Взмах – готово!

Можно думать о другом…

Это вам не словом тонким

С презирающих особ

Выбивать из хмурых лбов улыбки,

хохот звонкий выжимать.

Ну а что? Ведь в самом деле

Казнь – ведь только наказанье.

Казнь-шутом, насмешка, так ли?

Издевательства мотив!

Казнь шутом обидит хуже,

Лишней чести не придаст,

Важность дела в юмор спрячет,

Больше смерти оскорбит!

IV

Государь, не имея возражений, назначает шута палачом.

Шут, довольный назначеньем,

Мерил думой колпаки.

Как звучать на плахе будут

Шапки яркой бубенцы

Примерял невольник жизни

Как пойдет на плаху бравый,

Чтоб народ не засмеялся,

Чтоб народ зауважал!

А на деле шут споткнулся,

Чуть на плаху не упал.

И толпа пошла смеяться…

Зажимая животы.

Громким эхом по простору

Смех катился далеко,

Так что шапки дальних елей

Окатило им с лихой.

“Ладно, черт с ним!”-

Шут ругнулся про себя.

Видимо, в моих движениях

Быть до смерти мне шутом.

Передразнивая лица,

Шут схватился за топор.

Но, схватив топор так смело,

Тяжко вскинул на плечо.

На душе как помутнело,

Шут скривился всем лицом.

Думал бедный здесь на плахе

Заработать жизни рай.

Думал так прибавить платы

Стать богаче и важней.

Кто бы знал, что пережженный сахар горький?!

Кто бы знал, да подсказал:

«Мол не суйся, шут убогий!

Жизнь вершить не над собой!»

И стоит он омраченный,

Смотрит в очи государя.