Он лежал на жесткой, редко росшей на лысоватом склоне взгорка траве и, покусывая тонкую, отдающую чем-то сладким былинку, сорванную под ногами, смотрел на поток машин, беспорядочно текущий по асфальту в двадцати метрах от него.

Машин было много, их стало в Москве, кажется, в два раза больше, чем в ту пору, когда Женька Каукалов уходил в армию.

А ведь это было совсем недавно - всего два года четыре месяца назад. Очень много иномарок. Говорят, на восемьдесят процентов иномарки эти краденые, угнаны в Европе, с перебитой маркировкой переброшены в Россию и здесь соответственно зарегистрированы по второму кругу... Впрочем, говорят, что кур доят, а коровы яйца несут - об этом Каукалов только слышал, но не больше. А ведь считается, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

И сама Москва здорово изменилась. Похожа на некий большой европейский город - много вывесок на английском языке, полно красочных реклам разных "Шарпов", "Адидасов", "Панасоников", "Билайнов" и прочая, прочая - и все на английском либо каком-нибудь другом заморском языке, будто языка русского уже не существует и вся Москва говорит только на английском. И тем не менее такая Москва очень нравилась Каукалову, она была много лучше той, которую он покинул, когда уходил в армию.

От асфальта исходило тягучее, хорошо видимое в солнечных лучах испарение, струилось, извивалось, растворяясь в воздухе. На светофоре, бесстрашно кидаясь в поток машин, суетились двое мальчишек с тряпками и пенными очистителями, очень похожими на компактные турецкие огнетушители, покрикивали весело, иногда по-птичьи резко, сорочьими неокрепшими голосами, и Каукалов невольно морщился - слишком уж горластыми были бывшие октябрята.

Неподалеку от Каукалова на траве так же лежали двое чинных круглоголовых студентов в модных металлических очках, уткнувшись в книги, они грызли чего-то, какую-то мудреную науку, и, похоже, ни на что не обращали внимания: ни на автомобильный рев, ни на сорочьи вскрики мальчишек, ни на припекающее августовское солнце. В отличие от Каукалова, они рубашек с себя не сняли и не устроились на земле в более удобной позе как сгорбились над книжками, так и сидели сгорбленными.

Каукалов позавидовал им: занятые ребята, в университете либо в академии какой-нибудь учатся. Сейчас в Москве институтов почти не осталось - сплошь академии да университеты, куда ни плюнь - обязательно попадешь в академию либо в университет, хотя преподают в них много хуже, чем преподавали когда-то в простых институтах. Каукалов отгрыз у травинки кончик, сплющил его зубами, выдавил сладковатый земляной сок. Еще раз позавидовал двум трудягам студентам: они при деле, у них ясное будущее, цель в жизни - все у них есть, а у него нет пока ничего. Он только что вернулся из армии, и ему ещё надо определяться в жизни... Каукалов вздохнул.

У светофора, подчиняясь красному свету, затормозила очередная волна машин. Крайним к тротуару, прямо рядом с черным чугунным столбом светофора, остановился новый "жигуленок" престижной девяносто девятой модели, за рулем которого сидел хорошо откормленный молодой человек с пухлыми карминно-кирпичными, будто у девицы, попавшей с холода в тепло, щеками и кофейными, навыкате, глазами.

"Клерк из коммерческой конторы, - определил Каукалов, - неплохо получает, раз себе "девяносто девятую" купил..."

Мальчишки, оба сразу, дружно кинулись к "девяносто девятой" - увидели выгодного клиента.

Студенты - так же оба сразу и так же дружно, - захлопнули свои учебники, один затолкал книжку за ремень, другой сунул в задний карман джинсов.

"Что-то сейчас будет, - понял Каукалов, - что-то сейчас произойдет..."

Студенты пружинисто - видать, занятия по физкультуре они не пропускали, - поднялись и широкими шагами поспешили по косому склону вниз.

Один из мальчишек прыснул из своего огнетушителя в ветровое стекло "жигуленка" с щекастым молодым человеком белой пенной струей и стал стремительно обихаживать стекло мягкой губчатой салфеткой.

Щеки у молодого человека мигом сделались алыми, засветились, будто металл, раскалившийся на огне, он неуклюже, выкрутившись всем малоподвижным корпусом, завертел рукояткой стекла, опуская его, высунулся в окно всем телом, вылез из него едва ли не по пояс и прокричал визгливо, громко, так, что было слышно за два квартала от машины:

- А ну, пошли отсюда вон!

"Голосистый!" Каукалов невольно усмехнулся.

Молодой человек раскрыл рот пошире, намереваясь закричать ещё громче, ещё грознее, но к нему подскочил второй мальчишка и, размахивая перед собой грязной салфеткой, будто боевым штандартом, выразительно повозил губами, набрал побольше слюны и плюнул щекастому прямо в лицо. Да не просто в лицо, а попал даже в рот.

У Каукалова невольно передернулись плечи - сами по себе, - это было противно.

Щекастый подпрыгнул на сиденье, гулко всадился головой в потолок автомобиля - он опешил от такого поворота, не ожидал, что сюжет так круто вильнет в сторону, громко хлопнул губами воздух, захватывая его побольше, потом губы у него вторично сомкнулись с громким мокрым звуком, и он пулей вылетел из "жигуленка".

Студенты, спускавшиеся по травяному взгорбку к светофору, перешли с широкого шага на бег.

Мальчишки стремительно бросились от оскорбленного владельца престижного "жигуленка" в разные стороны, один, перемахнув через низенькую, сваренную из водопроводных труб оградку, понесся по взгорку вверх, и догнать его молодому щекастому толстяку вряд ли было суждено, другой, менее сообразительный, помчался по тротуару вдоль оградки.

Владелец машины, оправляя на ходу смятый модный костюм, явно из коллекции Джанни Версаче, побежал по тротуару следом, выплевывая изо рта то, что туда попало, и расстроенно крутя головой. Поскольку он плевался, то ругаться уже не мог, из горла выскакивали нечленораздельные, какие-то давленые звуки, будто голос этого молодого толстяка угодил под каток, да и сам он тоже под что-то угодил - под мышками его дорогого шелкового костюма мигом обозначились мокрые темные пятна, поползли на спину, к лопаткам: владелец девяносто девятого "жигуленка" потел обильно.

Он бежал за улепетывающим от него сорванцом по тротуару, напрягался, хрипел, но догнать его не мог. У мальчишки оставался хороший запас и в скорости, и в выносливости, он по-козлиному подпрыгивал, даже останавливался на бегу, дразня толстого преследователя: показывал ему язык, строил рожи, приделывал к своей круглой, коротко остриженной голове рожки, хохотал.

Студенты тем временем перемахнули через низкую трубчатую оградку, прыгнули в так неосмотрительно оставленную хозяином "девяносто девятую" с работающим мотором и, поскольку на фонаре автоматического светофора уже заполыхал, расцвел радостным подсолнухом желтый свет, а следом за ним зеленый, тут же дали газ.

Толстяк, спиной почуяв неладное, остановился, завизжал сыро, кинулся было вслед родной машине, но куда там - он опоздал безнадежно: слишком далеко убежал от своего автомобиля.