О, как же она ненавидит его!

А ему все нипочем – жонглирует ингредиентами будущего десерта! Просто взял их и подбрасывает, чтобы убить время, а они, будто дюжина мячиков, знай себе летают вокруг его тела, рисуя в воздухе бесчисленные восьмерки.

Патрик Шевалье.

Сара ненавидела его, когда тщательно выверенными движениями распределяла ореховую крошку по поверхности financier[1] точно так, как требовал шеф Леруа. И продолжала ненавидеть, когда вечером, в одиночестве своей крохотной квартирки недалеко от Монмартра, ощущала боль в каждой жилке и мышце, стоило лишь пошевелить пальцами. А сами знаете кто в это время снимал небось напряжение в руках так, как позволяли ему его фантазии…

Она ненавидела его, потому что у него-то, кажется, руки вообще не уставали. И после пятнадцати – а то и больше – часов каторжной работы в одной из самых беспощадно перфекционистских кондитерских кухонь он был расслаблен так, будто целый день нежился под солнцем на пляже и лишь изредка покидал его, чтобы поймать волну.

Она ненавидела его, потому что пять тысяч раз в день его тело слегка задевало ее, а рукой он ловил ее плечо или прикасался к спине, когда менялся с ней местами в постоянном танце – шестнадцать человек работали с умопомрачительной скоростью в помещении, слишком маленьком для такого количества людей.

Она ненавидела его, потому что каждый раз, когда его тело так легко управляло ее телом, она ощущала все его ловкие, подвижные мышцы от пальцев рук до пальцев ног и понимала, что каким бы ленивым Патрик ни казался, напряжение было хорошо знакомо его мышцам.

Она ненавидела его, потому что чаще всего он даже не замечал, что прикасается к ней. А когда замечал, его ярко-синие глаза смеялись, или он подмигивал так, будто Сара была аппетитной и восхитительной. Однако каждый раз он возвращался к своим делам, и тогда Саре казалось, что ее сердце было всего лишь бесформенной замороженной глыбой, которая попыталась броситься Патрику в объятия, но вместо этого упала ей на туфли, превратившись в липкий кисель. К счастью, черные кухонные туфли уже давно привыкли к тому, что за день на них падало много чего липкого и бесформенного.

– Sarabelle[2], – окликнул он со смехом.

Она ненавидела Патрика еще и за то, что ее обычное, серьезное американское имя в его устах становилось экзотическим и ласковым, с французским «р» и сладкозвучным «а», похожим на вздох шикарного шелка, прикоснувшегося к ее коже. И за то, что он добавляет «красавица» всякий раз, когда ему вздумается, словно это слово не может разбить чье-то сердце и заставить его поверить, будто такой мужчина, как он, и вправду считает ее прекрасной. Но потом всегда приходит понимание, что для него любая женщина – красавица. Да что уж там, он и свою собаку, должно быть, так называет, и свою четырехлетнюю племянницу, когда ерошит ей волосы.

И конечно, обе они смотрят на него, беспомощно тая…

Она ненавидела его, потому что знала – даже собаки у него нет из-за его распорядка дня. А представление Сары о том, каков на самом деле Патрик Шевалье, никак не может быть верным. Ведь он показал ей только то, что сам захотел.

– Ты вся в золотом пепле, Sarabelle. – Голос Патрика обвился вокруг нее, и ей ясно, будто наяву, показалось, что большая сильная рука обняла ее и притянула к твердой мужской груди. А эта хрипотца… Так на тропическом пляже шуршит и поскрипывает теплый песок, в который можно зарыться всем телом и обрести уют под сверкающими южными звездами. – Клево смотришься.

Она не подняла глаз. Ей не хотелось видеть синяки и ссадины у него на лице. Вчера он подрался со своим собственным шеф-поваром из-за того, что поцеловал Саммер Кори, красивую блондинку, получившую их отель в подарок. Бой был таким свирепым, что швейцарам пришлось лить на дерущихся ведра воды. Патрик остался очень доволен и все посмеивался. Видно, поцелуй был так хорош, что никакие удары кулаками не могли выбить воспоминания о нем.

То, что Патрик так повел себя с Саммер Кори, не должно иметь вообще никакого значения. Ведь он всегда целует женщин, стоит ему оказаться рядом с ними. В щеки. Два раза, четыре раза. Он же француз! И для него ничего не будет значить, если поцелуй – конечно, сам собой – сдвинется на пару сантиметров со щеки на губы. И станет дольше. Ну, просто ненамного задержится.

Сверкающая пыль легла на тарелку уродливой кучкой. Черт побери! Да еще и Патрик смотрит. Сара сосредоточилась – узор должен изображать пепел, который осыпался с крыльев феникса. Потом Патрик или даже сам шеф Леруа, а может быть, один из младших су-шефов поставит на тарелку с золотым пеплом десерт Phénix[3] с языками пламени из темного шоколада и алым сердцем из карамели со страстоцветом[4]. Когда же десерт подадут к столу, то подожгут коньяк, и феникс будет охвачен настоящим огнем.

Прошло пять из шести месяцев ее стажировки в легендарной кондитерской кухне роскошного Hôtel de Leucé. Сара уже научилась делать языки пламени из расплавленного шоколада. Ей позволяли наполнять горячим коньяком изящные стаканчики – и она очень редко обжигалась, – но еще не разрешали размещать на тарелке десерт целиком. Даже создание рисунка из золотого пепла было трудной задачей, требующей большого напряжения. Ведь если Сара не справится, то ее разжалуют, и придется опять заниматься горячим коньяком.

Сару же Патрик, конечно, никогда не целовал в щеки. Она была всего лишь скромной практиканткой. Целуют только равных себе, а не тех, кто ниже по положению. Не будет он целовать женщин, которые работают на него. Она опять почувствовала, будто огромный кулак сжимает ее живот и беспощадно держит внутренности, ни на секунду не отпуская.