* * *

Эти строки я посвящаю их героям, а также моим любимым родителям и моей неподражаемой сестре Ольге, без чьей поддержки и понимания все было бы совсем иначе

Дорогие читатели, не очень-то книгу вы держите сейчас в руках, и даже почти совсем не книгу. Дело в том, что пару лет назад мои добрые коллеги, изумленные тем, каких высот и глубин может достигать забывчивость и рассеянность одного конкретного индивида, то есть меня, подарили мне лабораторный блокнот – сотню едва склеенных листов пяти расцветок (о том, что в порядке издевательства к блокноту была приложена жизнерадостная розовая ручка с пучком розовых же перьев на макушке и встроенным фонариком, я до сих пор предпочитаю особенно не вспоминать – это была тяжелая эстетическая травма). До поры до времени я даже пользовалась подарком по назначению, то есть записывала результаты экспериментов, анализов и опытов, разделив свою лабораторную деятельность по цветам: в желтый период я занималась в основном антителами[1]к HLA-антигенам у реципиентов почек и сердец, зеленый период был отдан почти исключительно KIR-генам. А вот с оранжевым начали твориться странные вещи: сначала среди пометок о температуре отжига праймеров (не смейтесь, это действительно так называется) появились зарисовки лирического характера и невнятные философствования, потом исчезли схемы реакций, уступив место наброскам к так и не нарисованным картинам, а там и до окончательного конфуза – стишков на полях – едва не дошло.

Но, когда из старого темного здания с видом на лес и холмы вся лаборатория с грохотом перебралась в новехонький корпус со скучным видом из окна на другой такой же корпус, а розовая ручка при переезде затерялась, записки в блокноте приобрели несколько более строгий характер и постепенно стали отражением исключительно окружавшей меня лабораторной действительности. Словом, я стала летописцем отделения иммуногенетики одной из пражских клиник, и вот именно оранжевую, белую и синюю части моего многострадального блокнота, несколько причесанные и систематизированные, вы собираетесь сейчас перелистать.

Да, кстати, исключительно ради политеса: здесь меня зовут Саша. Я докторант или, попросту говоря, младший научный сотрудник. Вообще-то я собиралась писать кандидатскую на соискание степени PhD, но со временем так погрязла в интересных проектах, что плюнула на кандидатскую и теперь пишу четыре статьи и эту вот книгу, в перерывах, разумеется, мечтая сделать Великое Открытие, выспаться и сдохнуть, причем желательно именно в таком порядке.

И последнее. Я отнюдь не являюсь главным героем собственного повествования, у меня тут целая очередь из главных героев, так что держитесь крепче.

В отделение иммуногенетики нашей клиники я попала совершенно случайно. Ну разумеется, а как еще люди оказываются в поворотных точках своей судьбы? Просто сказали, что, кажется, там нужен человек с высшим образованием, медицинским или естественно-научным, и, кажется, можно писать кандидатскую параллельно с работой. И еще вроде бы народ там хороший, веселый. Более ничего об этом месте известно не было, поэтому я шла почти наугад, даже не очень твердо представляя, что такое иммуногенетика, и не совсем наверняка зная фамилию завотделением, к которому надо обратиться на предмет вакансии: в интернете его фамилия встречалась в двух разных написаниях, а девочка в регистратуре произнесла ее так, что стало понятно – этот человек сам себе далеко не тезка.

Шагая по мокрой дорожке больничного парка в сторону лабораторного корпуса, я пыталась со всей возможной объективностью подсчитать свои плюсы и минусы, и баланс выходил не в мою пользу: чешский на тот момент я знала не очень хорошо, в пределах убогого языкового курса; диплом врача у меня был совсем свежий, чернила ректорской подписи еще буквально дымились под сомнительным даже для меня утверждением, что отныне и впредь предъявитель сего – врач общей практики. Да и душа к лабораторной деятельности не очень-то лежала.

И вот, когда я, оплакивая себя, убогую, проходила мимо густых зарослей не то рябины, не то калины – чего-то по-весеннему голенького и немного в ягодах, – из кустов донеслось бухтение.

– Если совести нет, то ее и не будет. Рога красивые, а ума ни на грош, смотри, какая булка, бери ее и отдай статью.

Последовавший затем шорох свидетельствовал о том, что говоривший куда-то движется, потом раздалось невнятное не то блеяние, не то мычание, возня, сдавленный голос:

– Открой рот, скотина! Там библиография, что ж ты делаешь! – возня усилилась, раздался звук разрываемой бумаги, пыхтение и, наконец, шлепок и звуки удаляющегося галопа. Спиной вперед из кустов появился высокий растрепанный человек в медицинском халате. Халат, как и положено, когда-то был белым, но то счастливое время невинности и свежести для него безвозвратно миновало: теперь он был основательно изгваздан в грязи и кое-где порван. Хирургические штаны, видневшиеся из-под халата, проделали тот же нехитрый путь от белизны до состояния “Йожина из болота” – есть такая популярная чешская песенка о чудище, которое на досуге выползает из трясины, чтобы сжевать пару-тройку заблудившихся пражан.

Человек широко размахнулся и с криком “Булку забери!” швырнул за кусты обгрызенный кусок. Потом он обернулся и увидел меня, но в смущение не впал и даже, по-моему, ничуть не удивился.

– Муфлоны[2], – махнул он в сторону куста с таким непринужденным видом, будто мы повстречались на светском рауте, и ловко запихнул в широкий карман халата пачку грязных листов. – Едят что попало, а потом удивляемся, откуда у них рождаются такие смышленые дети. Хорошего дня.

И он исчез в кустах с другой стороны дороги так же стремительно, как и появился, я едва успела крикнуть ему вслед: “Хорошего дня!”

Так я впервые повстречала Доктора К., единственного и, кажется (а может быть, и слава богу), неповторимого. И тогда я поняла, что хочу здесь работать. Из-за муфлонов.

Обладатель сложной фамилии Доктор А., завотделением иммуногенетики (которого со временем я, как и почти все в отделении, получу право называть по-свойски Дэни), оказался чуть угловатым, седеющим человеком в очках. Он предложил мне кофе и попросил показать резюме. Некоторое время я мучительно копалась в набитой, как обычно, под завязку сумке. Окончательно убедившись, что ничего не найду и до завтрашнего утра, я, не поднимая глаз и молясь всем на свете богам, чтобы этот проклятый кусок бумаги уже наконец подвернулся мне под руку, стала осторожно выкладывать на краешек стола книжку, анатомический атлас (том третий), зонтик, степлер и дырокол (не спрашивайте), металлические одежные плечики (тем более не спрашивайте), пакетик корма для собак, шарф, пепельницу в стиле модерн и, наконец, учебник чешского, в котором, к моему колоссальному облегчению, и обнаружилось изрядно пожамканное и немного запачканное чернилами из некстати потекшей ручки резюме.