Серия «Библиотека классического детектива „Седьмой круг“» — собрание лучших интеллектуальных, психологических детективов, написанных в Англии, США, Франции, Германии и других странах, — была составлена и опубликована за рубежом одним из самых известных писателей XX века — основателем чрезвычайно популярного ныне «магического реализма», автором психологических, фантастических, приключенческих и детективных новелл Хорхе Луисом Борхесом (1899–1986). Философ и интеллектуал, Борхес необыкновенно высоко ценил и всячески пропагандировал этот увлекательный жанр. В своем эссе «Детектив» он писал: «Современная литература тяготеет к хаосу… В наше хаотичное время существует жанр, стойко хранящий классические литературные ценности, — это детектив». Вместе со своим другом, известнейшим аргентинским писателем Адольфо Биой Касаресом, Борхес выбрал из безбрежного моря детективной литературы наиболее, на его взгляд, удачные вещи, и составил из них многотомную библиотеку, которая в течение без малого трех десятилетий выходила в Буэнос-Айресе. Среди ее авторов и знаменитые у нас писатели, и популярные писатели-криминалисты, которых знает весь мир, но еще не знают в России.

Борхес нашел разгадку истинной качественности и подлинной увлекательности детектива: роман должен быть интеллектуальным и фантастичным, то есть должен испытывать читателя на сообразительность и будоражить его воображение, а также делать читателя активным участником волнующих событий. Сам писатель так определял свой критерий: в настоящем детективе «…преступления раскрываются благодаря способности размышлять, а не из-за доносов предателей и промахов преступников».

Детективы из серии Борхеса — это тонкая игра ума и фантазии, оригинальная интрига и непредсказуемая развязка, вечные человеческие страсти: любовь и ненависть, предательство и жажда возмездия, но никакой пошлости, звериной жестокости и прочих эффектов бульварной литературы. Торжество разума и человечности — таково назначение детективного жанра, по Борхесу.

— Пожалуй, можно допустить, — говорил размеренно и четко доктор Лессинг, — что человек сохраняет свои так называемые внутриутробные воспоминания. Разум, как и тело, развивается постепенно. Никогда не наступает такой момент, когда бы мы смогли сказать: отныне существует сознание. Познавательные способности должны пройти в своем развитии начальную стадию, и есть смысл предположить, что еще незрелые, несформировавшиеся органы чувств способны воспринимать определенные ощущения, которые откладываются в нашей памяти и, как могилы доисторических предков, станут впоследствии будоражить наше воображение и, возможно, подогревать устремление взрослых людей к разгадке, к познанию неведомого. Вероятно, эти таинственные впечатления прошлого, окутанного мраком, который никогда полностью не развеется, будут беспокоить нас вновь и вновь.

Растянувшийся на кушетке мистер Бикулла приподнял руку. Его крупные пальцы, обезображенные желтыми плоскими ногтями, не могли не обращать на себя внимания. Прикрыв рот, он шумно зевнул. На мгновение левый уголок рта доктора Лессинга дрогнул: его губы исказились в почти комической гримасе, и несколько последующих фраз были произнесены с заметно более длинными паузами. Но дикция по-прежнему оставалась четкой. Он уже давно излечился от заикания, причинявшего ему мучительные страдания в юности. Все, что осталось от этого недуга — как шрам от старой раны, — это судорожное подергивание губ в минуты внезапного расстройства или смущения.

— Существует, — продолжал он, — определенное соотношение, точнее, обратное соотношение между реальными воспоминаниями взрослого и их воссозданием во сне. Я сам неоднократно убеждался в этом. Чем более примитивны и неопределенны первоначальные впечатления, тем более изощренны и детализированны рожденные ими фантазии. Чрезмерно изощренные и детализированные воспоминания, по-моему, указывают на то, что некоторые, если не все, компоненты сновидения берут начало в очень давних временах. Возможно, в эмбриональном периоде. Растущий эмбрион определенно испытывает ощущения скованности в движениях и может сохранить их на уровне так называемого клеточного сознания. Зародыш чувствует сдавленность, стесненность и затрудненность движения. Но затем воля дает о себе знать, и вполне естественно, что зародыш изо всех сил старается найти выход из своего тяжкого заточения.

— Моя мать, — сказал мистер Бикулла, — была очень крупной женщиной.

— Я не уверен, — смешался доктор Лессинг, — что физические кондиции родительницы здесь играют большую роль. Главное, чтобы устанавливалось взаимопонимание между плодом и матерью…

— Да, она была очень большая, — твердил свое мистер Бикулла с характерной интонацией уроженца Уэльса или жителя Индии. Он произносил некоторые слова так, что они взрывали речевой ритм. — Мать была неохватна, как винная бочка, и мне даже порой казалось, что внутри она пустая. Ребенком я думал, что она не могла бы передвигаться, если бы не была внутри полая. Иногда из нее исходили какие-то звуки — «бульк!» или «шлеп!», словно кто-то кидал камешки в полупустой бочонок с водой. Мне то и дело слышались отголоски молочных бидонов, катящихся по пустынной железнодорожной станции. Уверяю вас, это были поразительные звуки. При этом она всегда очень хорошо одевалась, хоть и старомодно. Она, например, носила черное атласное платье. А еще у нее были черные усики. Мне это очень не нравилось.

Сам мистер Бикулла был плотным, но не толстым. И хотя он лежал на короткой и узкой кушетке, казалось, ему на ней удобно: у него был вид человека, везде чувствующего себя как дома. Мистер Бикулла был одет в серый костюм в белую полоску, сшитый у дорогого портного, на нем были дорогие ботинки. У него были хорошие волосы — густая светлая шевелюра, отдельные рыжеватые пряди которой были тщательно уложены и приглажены маслом с легким запахом нарцисса. Человек с тонким чутьем мог уловить и в его дыхании слабый аромат какого-то алкогольного напитка.

Губы доктора Лессинга снова дрогнули, но его высокий голос не выдал никаких эмоций, когда он, набросав несколько строчек и просмотрев свои предыдущие записи, осведомился у пациента:

— Сколько вам было лет, когда умерла ваша мать? Пятнадцать?

— Пятнадцать лет и один месяц, — сказал мистер Бикулла. — Мы с отцом были потрясены ее смертью; отец, принимавший все близко к сердцу, впал в депрессию, из которой он так бы и не выбрался, если бы не нашел спасения во втором браке. Вам, безусловно, известно, что вздорная жена — лучшее средство от депрессии; это отвлекает от страданий. Отцу стало легче, как только он женился на состоятельной румынке из хорошей семьи. В то время мы жили в Салониках… Я же страдал всего три дня, даже впал в истерику. Но сразу же после похорон — этой нелепой церемонии — мне стало легко, как никогда прежде.

— Думаю, — сказал доктор Лессинг, сперва надо проанализировать ваши ранние воспоминания, а потом уже говорить о более поздних. Отрочество — очень важный период, и я вовсе не собираюсь им пренебрегать. Но давайте все по порядку. Вернемся к вашему сновидению. Эта фантазия заинтересовала меня своей запутанностью и сложностью, и если моя теория об обратном соотношении между простотой причины и сложностью следствия верна, то сновидение явно связано с каким-то впечатлением или событием вашего раннего детства. Записи, которые я сделал в прошлый вторник, достаточно подробны и, надеюсь, точны, но, возможно, я что-нибудь пропустил или вы что-то забыли, так что расскажите еще раз ваш сон… Часто повторяется это сновидение?