По сравнению с сырым мраком подъезда пасмурный день малоснежной зимы казался даже слишком светлым. Глаза долго привыкали к темноте – на лестнице, накануне перегорела последняя лампочка. Грачёв освоился первым и увидел на облупленной батарее, под которой высыхала грязная лужица, двух полосатых кошек; те, как положено, гуляли в январе. Тут же, на полу, валялись вонючие бумажки, на которых кошкам из разных квартир выносили еду.

– Видно, крысы жильцов зажрали, – тихо сказал Барановский. – Того и гляди растянешься здесь – ни зги не видно…

– Оформишь производственную травму и, наконец, отоспишься. – Грачёв уже отчётливо видел лестницу с выщербленными ступенями, которая вела наверх. – И это ещё самое лучшее из того, на что мы тут можем рассчитывать.

– Не каркай, и так тошно! – Барановский, близоруко щурясь, вцепился в рукав Грачёва. Включив подсветку, он глянул на часы. – Половина третьего. Ничего, время есть.

– А ты уверен, что Гаврилов нас ждёт, и никуда не смоется? Надо было как-то по-другому с ним встречаться, а не на чашку чая приходить. Ты мог ему повестку послать, чтобы как-то посолиднее было? – Всеволод Грачёв задумчиво пожевал нижнюю губу.

– А на каком основании? Этот Гаврилов – отпетый деморосс, и лучше с ним не связываться. Поднимет скандал – якобы мы тут репрессии устраиваем в отношении него. Наши подозрения к делу не пришьёшь. Да, агентура сообщила, что он бандюкам деньги меняет. Но это пока вилами на воде писано…

Они поднимались по крутой широкой лестнице старого дома, и Барановский крепко держался за отполированные миллионами ладоней перила. Окна выходили во двор колодцем, где грохотала и рычала припозднившаяся мусоровозка. С Большого проспекта Петроградской стороны доносились сигналы машин, визг тормозов.

– По-моему, бояться его нечего – пусть он нас боится, – раздражённо возразил Всеволод. – Его политические взгляды нам до фени. Важно, что подозрения нехорошие в воздухе порхают, и уже кое-какие доказательства получены. То, что Гаврилов ярый демократ и либерал, не даёт ему права бандитам литерить. Чего ты с ним, как с благородным, в самом деле? Ну, скажет про тридцать седьмой год, так об этом сейчас только покойники не говорят. Если всё было так, как утверждает Вениамин Баринов, ему полновесный срок светит. В лучшем случае Гаврилов менял не только свои деньги. А в худшем – вообще не свои…

– А вдруг свои, Сева? – Вячеслав Барановский остановился у подоконника между четвёртым и пятым этажами. – Баринову тоже нельзя на сто процентов верить – он ведь сидел уже. Возможно, хочет отвести подозрения от себя и перенаправить их на Гаврилова. Я вообще не понимаю, как судимому такую должность доверили…

– Ну, он же при «совке» сидел, а это сейчас очень ценится, – вздохнул Грачёв. – Где мастерская Гаврилова? Здесь или выше?

– На шестом этаже, он сказал. На чердаке студия. Нужно ещё два марша пройти, а там – по железной лестнице…

– Не сказал бы, что Гаврилов очень состоятельный, судя по его мастерской. – Всеволод осмотрел грязные стены, заплёванный пол и свежую протечку на потолке. – У него в декларации девяносто четыре тысячи рублей – неужели все свои? – Грачёв достал из кармана куртки пачку сигарет «Монте-Карло», протянул Барановскому. – Кури, а то потом некогда будет.

– Однако ты с шиком живёшь! – Барановский осторожно вытянул сигарету. – Зажигалка есть у тебя? А то я последнюю спичку истратил – дома газ зажечь нечем. Спасибо! – Вячеслав склонился к язычку синеватого пламени, который вырвался из кулака Грачёва. – Давай объективно смотреть на вещи. Вижу, тебе художник не симпатичен, но и Баринов – фармазонщик ещё тот. И в то, что он нам сегодня чистую правду сказал, я сильно сомневаюсь.

– Может, и не чистую, а грязную. Но всё-таки доля истины в его словах, как ни крути, есть. Он назвал фамилию Гаврилова, даже не задумываясь. А ведь мы его в лоб спрашивали, и соображать некогда было…

– Мог и заранее заготовку сделать. Баринов – жук ещё тот, и жабры у него скользкие. – Барановский с наслаждением вдыхал дым «Монте-Карло». – Я заметил, ты только эти куришь. Интересно, почему? Вроде, снобом никогда не был, парень простой…

– Да уж, проще некуда, – хмуро согласился Всеволод. – Мы в Сочах такие – примитивные. А сигареты эти отец любил, у фарцовщиков покупал в гостиницах и ресторанах. И мне, когда я их курю, кажется, что отец рядом. – Грачёв бросил в окно короткий «бычок». – Он бы сейчас мигом из Гаврилова всё вытряс, как на духу. Честно говоря, я о таком художнике ничего слышал. Но это не довод – я вообще от искусства далёк. Надо у Сашки Минца поинтересоваться, который с моим братом вместе работает. У него сестра – художница, и соврать не даст. Но это мы сделаем чуть погодя, а пока подумаем, как оно могло быть. Моё мнение такое – Гаврилов попал на заметку кому-то, кто хочет рассредоточить свои «бабки» по декларациям легально высокооплачиваемых граждан. За те дни, что меняли деньги, таких случаев было уже много. Несколько заведующих отделениями Сбербанка попалось, в том числе и Баринов. Он работает недавно, принят, несмотря на судимость. Значит, за ним стоит кто-то очень мощный, а такие люди даром покровительствовать не станут. Не мне тебе рассказывать, короче. – Грачёв расстегнул куртку. – Ну, пошли, времени мало…

– Чаще всего сумма подавалась как выручка магазинов. – Барановский выпускал дым между грязными рамами. Из окна тянуло мозглой зимней сыростью. – Правда, в последнее время они сменили тактику.

– О репутации наших торговых точек уже и говорить не стоит. Она давно ниже плинтуса, и потому серьёзные люди не свяжутся с торгашами. Они прекрасно знают, что там будет особенно свирепствовать ОБХСС, то есть вы. А на богемного художники никто и не подумает. Кстати, расчёт верный, как считаешь? – Всеволод задрал голову вверх, шагнул к последнему маршу. – Если бы не Баринов, хрен мы нащупали бы его сегодня. Кстати, Вениамин сказал, что Гаврилов недавно продал несколько картин. Но я сомневаюсь, что на очень большую сумму…

– Сева, мне кажется, что ты, даже не познакомившись, уже возненавидел этого Гаврилова. А я думаю, что сперва надо разобраться, его выслушать. Он имеет точно такие же права, как и Баринов. К тому же, он не судим.

– Да какая разница, как я к нему отношусь? – Грачёв смотрел на окно, и в его длинных чёрных глазах отражались перекрестья рамы. – Тут может быть два варианта. Либо Баринов просто догадывается, что художник связан с серьёзными людьми, но наверняка не знает. Либо он полностью в курсе, но нам всего говорить не хочет, а просто осторожно намекает. Разумеется, с Фёдором Авксентьевичем нужно побеседовать – вдруг он быстро «поплывёт»? Надо же о нём мнение составить – в любом случае пригодится. Кстати, Слава, он очень удивился, когда ты попросил о встрече? – Грачёв двумя пальцами снял соринку с пальто Барановского. – Как тебе показалось, он заволновался? Или, может, рассердился?