Тасмания, сентябрь 1840 года

Джесмонд Корбетт, шурша накрахмаленными юбками, выглянула из открытого окна кареты, любуясь проплывавшими мимо знакомыми пейзажами. Она чувствовала, как сильно бьется от волнения ее сердце. «Скоро, – думала Джесси, исполненная радостного ожидания, – совсем скоро я переступлю порог родного дома».

Кучер щелкнул кнутом. Звук кнута смешался с топотом копыт и поскрипыванием упряжи принадлежавших брату Джесси серых в яблоках лошадей, которые весело бежали по идущей под уклон накатанной дороге. Изящная карета подпрыгивала на ухабах и раскачивалась из стороны в сторону. За буковой рощей раскинулось открытое пространство с обнажившимися пластами песчаника, и когда Джесси увидела вдали холмистую, тонущую в пышной зелени долину, у нее от волнения перехватило дыхание.

Два года Джесси находилась вдали от дома. Она ранее ни разу не покидала надолго своих родных и близких и только в далеком Лондоне поняла, как ужасна бывает разлука с теми, кого любишь. Хотя Джесси, конечно, старалась не поддаваться унынию и усердно изучала науки, а также общалась с новыми людьми, набираясь жизненного опыта. И все же каждый день она с тоской и болью вспоминала родной дом. Завидев возвышающуюся над кронами деревьев башенку усадьбы и крышу с вьющимися над трубами дымками, Джесси почувствовала, как у нее затрепетало сердце и на глаза навернулись слезы.

– Уоррик, – промолвила она, сжав руку сидевшего рядом с ней элегантно одетого молодого человека, – прикажи кучеру остановиться, я хочу выйти и прогуляться до дома пешком.

Брат бросил на нее удивленный взгляд.

– Ты хочешь выйти из кареты здесь, посреди карьера?

Тем не менее он ударил тростью в потолок экипажа, приказывая кучеру остановиться. Посмотрев на придорожный склон, Уоррик обратил внимание на дюжину угрюмых оборванцев – каторжников, вырубавших с помощью кирки, клина и кувалды большие блоки золотистого песчаника в принадлежавшем Корбеттам карьере.

– Что за странная мысль пришла тебе в голову! – с недовольным видом воскликнул Уоррик.

– Отсюда открывается чудесный вид на усадьбу, – объяснила Джесси, распахивая дверцу остановившейся кареты.

– Значит, ты действительно скучала по дому? – спросил Уоррик, и его губы тронула улыбка. – А я думал, что ты мечтаешь поскорее вылететь из родного гнезда.

Не дожидаясь, когда ей помогут, Джесси подхватила юбку своего розового платья и спрыгнула на землю.

– Мне действительно очень хотелось учиться в Лондоне, – заметила она, – но я совсем не стремилась покинуть Тасманию. Разве тебя самого никогда не одолевали противоречивые желания?

Улыбка исчезла с лица Уоррика, и в его глазах промелькнуло выражение грусти.

– Нет, никогда. Я вообще уже много лет не испытываю никаких желаний.

У Джесси защемило сердце от признания брата.

Он ловко спрыгнул на землю и зашагал рядом с ней. Джесси заметила, что Уоррик за то время, что они не виделись, повзрослел, стал выше ростом и шире в плечах. Сейчас ему уже двадцать два года. Стройный, прекрасный, златокудрый, он напоминал одного из ангелов Боттичелли. Правда, подобное сходство исчезало, когда на его чувственных губах появлялась усмешка, а в таинственной глубине серых глаз загорался огонек.

Брат и сестра замолчали, уйдя каждый в свои мысли. Установившуюся тишину нарушали лишь лязгающие звуки металла, ударяющегося о камень, и треск раскалывающегося песчаника. В сентябрьском воздухе чувствовался сильный запах пыли и пота, смешанный с ароматом эвкалипта. Джесси украдкой бросила взгляд на склон, где гнули спины каторжники, монотонно поднимая и опуская кирки.

Она родилась и выросла здесь, в колониях, поэтому вид преступников не мог потрясти ее. Такое зрелище пугало лишь недавно прибывших из Англии переселенцев, а для местных жителей оно стало такой же неотъемлемой частью тасманийского пейзажа, как обширные стада овец или бескрайние поля колосящейся пшеницы. Каторжники приносили доход свободным обитателям острова. Здесь их чаще всего называли «казенными людьми», потому что слово «преступник» или «каторжник» казалось оскорбительным и унижало больше, чем кандалы, сковывавшие их запястья и лодыжки, или плетки и кнуты, которыми их стегали. Впрочем, как бы ни называли тех, кто работал в карьере, их незавидное положение оставалось неизменным.

Джесси обратила внимание на одного из каторжников, стоявшего у подножия склона. Он выпрямился, и она заметила, что его обнаженный торс лоснится от пота, а лицо с правильными чертами сохраняет суровое выражение. Должно быть, он ирландец, подумала Джесси, всмотревшись в его скуластое лицо, обрамленное черными как ночь волосами. На вид парень был не старше Уоррика. На мгновение глаза Джесси и молодого каторжника встретились, но ирландец тут же отвел взгляд в сторону. Стоявший рядом с ним человек похлопал его по плечу и что-то сказал. Ирландец в ответ отрицательно покачал головой.

Джесси выросла среди каторжников: они прислуживали в доме ее родителей, работали на конюшне. Даже ее учитель танцев относился к их числу. Она никогда не задумывалась над их судьбой. Но сегодня опустошенный взгляд незнакомца и угрюмое выражение его лица внезапно потрясли ее. Возможно, теперь, после долгой разлуки с родным домом, она могла понять его. Мысли о погубленной жизни несчастного человека наполнили душу Джесси горечью.

– Что вы строите? – спросила она брата, чтобы отвлечься от печальных мыслей.

– Я хотел расширить помещение конюшен, – тяжело вздохнул Уоррик. – Но мама решила обнести кладбище новой каменной оградой, и поэтому моим планам не суждено сбыться. По крайней мере в ближайшем будущем.

Джесси засмеялась.

– Как видно, мама верна себе!

Уоррик бросил на сестру удивленный взгляд.

– Неужели ты надеялась, что она изменится за время твоего отсутствия?

– Я думала, что после смерти папы… – Джесси не договорила, комок подступил у нее к горлу.

Мысли о невосполнимой утрате, которую понесла ее семья, до сих пор причиняли ей боль. Когда Джесси отправлялась на учебу в Англию, Ансельм Корбетт провожал ее полный сил и пышущий здоровьем. Ему едва перевалило за пятьдесят, и он по-прежнему отличался неуемной энергией. Ансельм умер внезапно, от сердечного приступа, через три недели после отъезда дочери, однако Джесси узнала о его смерти только через шесть месяцев. Ей до сих пор не верилось, что она не увидит отца, переступив порог построенного им усадебного дома.

– Мама ничуть не изменилась, – заверил Уоррик сестру. Разговаривая с ней, он с бесстрастным выражением лица следил за тем, что происходит в карьере. – Она выполняет свои обязанности вдовы с той же неукоснительностью, с какой играла роль верной жены и строгой матери.