Канун Рождества

Париж, Франция

Мчась по каменной лестнице на четвертый этаж, Джози Наварре слышала, как стук ее шагов отзывается гулким эхом в стенах старинного парижского дома на улице кардинала Лемуана.

Ей не терпелось поскорее вернуться домой. Возможно, для того, чтобы съесть продукты, которые она только что купила. Или, может, она просто не хотела, чтобы кто-нибудь догадался, что она будет праздновать Рождество в полном одиночестве. Как будто остальным жителям огромного города было какое-то дело до того, что ее друг Лукас уехал на праздники в Техас.

Достав из кармана ключ, Джози запретила себе думать о домах, наполненных детским смехом, музыкой, подарками и праздничной едой. А также о своей матери и сводных братьях, которые не позволили ей приехать в Новый Орлеан.

– Даже на Рождество? – умоляла Джози.

Не то чтобы она была готова с ними встретиться…

– Даже на Рождество. – Ее старший брат Арманд был непреклонен. – Кроме того, как же галерея Брайаны?

Джози повезло, что именно в тот момент, когда она попала в беду и ей нужно было поскорее уехать из Нового Орлеана, ее лучшей подруге Брайане понадобился человек, который присмотрел бы за ее галереей в Париже на время ее медового месяца.

– Брайана сказала, что на праздники я могу уехать домой, – сообщила Джози брату.

– Оставайся там! От греха подальше.

– Подумаешь, Рождество, – произнесла она вслух. – Радуйся своей удаче. Впереди у тебя целых две недели отпуска.

Джози немного задержалась возле двери квартиры Брайаны. Как обычно, сегодня она избежала переполненного, вызывающего клаустрофобию метро и старого лифта, издающего зловещий скрежет. В результате она устала и замерзла. В подъезде было холодно, и у нее изо рта шел пар.

Дверь заклинило, и Джози толкнула ее ногой с такой силой, что она ударилась о стену, а девушка споткнулась о порог и упала на колени. При этом бумажный пакет с едой вылетел у нее из рук.

Встав с пола, она закрыла дверь и подошла к окну, выходящему во двор. На улице было темно и тихо. Мадам Пикар, хозяйка этого дома, любившая вино, своих внуков и сплетни, сообщила ей, что все жильцы на праздники разъезжаются кто куда.

– Все, кроме вас, мадемуазель. Я жду нового жильца из Америки. Как только он прибудет, я сразу же отправлюсь в Руан повидать своего внука Реми.

Пятилетний Реми был проказником. По словам обожавшей его мадам Пикар, у мальчика были ее глаза.

Поскольку в окнах других квартир, выходивших во двор, не горел свет, Джози не стала задергивать шторы.

Зимой дни в Париже были пасмурными и короткими, а ночи – долгими и темными. Впрочем, в утренних туманах была своя прелесть. Каждое утро Джози подходила к окну и раздвигала шторы, чтобы полюбоваться голыми деревьями на фоне серого неба.

Подняв с пола пакет с едой, девушка включила свет, а затем зажгла рождественскую гирлянду, намотанную на плющ. Когда она посмотрела на конверт с открыткой, запиской и чеком от матери – единственным подарком под импровизированной елкой – ее охватило чувство вины и тоски по дому.

«Наши вкусы такие разные, и я никогда не знала, что тебе подарить, дорогая. Деньги – превосходный подарок», – писала ее мать.

Для людей, которые не знают и не любят друг друга.

Джози поставила бумажный пакет с черным кофе, теплой бриошью,[1]йогуртом и ежевикой рядом со своим ноутбуком. В тот момент, когда она заглянула внутрь, чтобы проверить, не пролился ли кофе, замигала лампочка автоответчика. Услышав глубокий голос с протяжным техасским акцентом, она улыбнулась.

– Веселого Рождества! Я так по тебе скучаю, – произнес Лукас Райдер. – Я рассказал о тебе своим родным и показал им фотографии твоих картин. Им понравились твои горгульи.[2]Они все очень за меня рады.

Его нежность одновременно успокоила и встревожила ее. Они познакомились на художественной выставке, и Лукас влюбился в нее с первого взгляда.

– Кроме моего старшего брата. – В его тоне слышалось напряжение. – Он не понимает современного искусства. И твоих горгулий. Говорит, что они похожи на огромных крыс.

Крыс? Червь сомнения, притаившийся в глубине ее артистической души, снова дал о себе знать.

– Позвони мне. – Лукас оставил номер.

Улыбаясь, Джози открыла пакет и принялась есть ежевику. Когда с ягодами было покончено, она подошла к холодильнику и налила в бокал немного «мерло».

Ей совсем не одиноко! Она вовсе не поэтому снова и снова прокручивает сообщение Лукаса. Его голос звучал так же уверенно, как и три дня назад, когда она провожала его до аэропорта. Как обычно, он был в потертых джинсах, сапогах и ковбойской шляпе.

– Я собираюсь рассказать о тебе своей семье.

– Да рассказывать-то особенно и нечего.

Он снял рыжую кожаную перчатку, украшенную изображением в виде двух переплетающихся черных букв «Р», и коснулся кончиком пальца носа Джози.

– Однажды мне придется многое им рассказать, но я подожду до тех пор, пока ты не будешь готова.

Когда это произойдет? Когда она сможет оправиться от ужасного предательства Бернардо?

– После Бернардо и… его ужасной выставки… – Она внезапно замолчала, но затем продолжила: – Я пообещала своим родным, что некоторое время не буду ни с кем встречаться.

– Мои родные полюбят тебя. Я Райдер.

– Ты произносишь свою фамилию так, словно ты член королевской семьи.

– У себя в Техасе мы все равно что короли. Иначе разве я мог бы себе позволить жить в том же квартале Парижа, что и старина Хем, и писать, как он?

Лукас рассказывал ей, что прежде чем стать знаменитым, Эрнест Хемингуэй жил на улице кардинала Лемуана с женой и ребенком. Подобно Хемингуэю, Лукас твердо решил жить за границей и писать великие американские романы, восхваляющие мужское начало.

Она снисходительно улыбнулась. Лукас был таким же самоуверенным, как и ее старшие братья. Вот что значит вырасти в безопасности и достатке.

Сделав глоток вина, Джози запретила себе думать о барже, затерявшейся на никому не известной речушке, и ветхом домике на ней. И о неграмотной девочке, которая жила там до тринадцати лет.

Джози подняла бокал и про себя произнесла тост за Лукаса. Как он отличался от Бернардо! Нахмурившись, она заставила себя произнести второй тост за свою семью. Однажды она сделает так, чтобы родные ею гордились.