Полина Люро

Не злите Генри

Я сдерживался из последних сил, чувствуя, как накопившееся за неделю раздражение перерастает в неуправляемое желание провести дома генеральную уборку самым радикальным способом ― то есть взорвать всё… и разложить по камушкам. Но когда тётя Берта не слишком ласковым голосом позвала меня обедать, выдохнув, сосчитал до ста и медленно поплёлся в столовую, ограничившись лёгким пинком по стулу, которому, впрочем, и этого хватило, чтобы рассыпаться на части…

Все уже собрались за столом, на котором вместо пирога с картошкой и сыром стояла большая ваза, привезённая отцом из Китая. Зачем ему вообще понадобился этот нелепый белый горшок с нарисованными драконами, никто так и не понял: воду в неё наливать не разрешалось, а, следовательно, для цветов из тётушкиного сада она не подходила. К тому же драконы меня очень раздражали ― их хитрые глаза всё время следили за каждым моим шагом, и, если бы не папино строгое:

— Даже не мечтай! ― бренные фарфоровые останки давно бы уже покоились под розовым кустом.

В комнате царила гнетущая атмосфера, и даже неугомонные братья вместо шуток и перешёптываний тоскливо листали свежий номер «People», видимо, забытый Бертой на кухне. Сама тётя была мрачнее грозовой тучи и, похоже, находилась не в лучшем расположении духа, потому что по десятому разу протирала и без того сияющие столовые приборы. А это был плохой знак, и надежды, что на этот раз обойдётся недолгими и не очень нудными наставлениями о «необходимости, наконец, повзрослеть и сдерживать свой дурной характер», таяли как снег весной.

Отец не смотрел в мою сторону и сосредоточенно крутил тарелку на столе, гипнотизируя её взглядом, и, видя его расстроенно опущенные уголки губ, я начал лихорадочно вспоминать, что же такого страшного натворил на этот раз, заслужив вызов на семейный совет. Но, как назло, в голову ничего не приходило…

Время шло, и, разбивая тягостное молчание, нервно засмеялся:

— Может, кто-нибудь объяснит, зачем мы собрались за столом, на котором нет даже сухарика? Я бы не прочь съесть чего-нибудь поаппетитнее этого китайского ночного горшка…

Отец тяжело вздохнул, протянув свёрнутую в трубочку бумагу:

— Не зря я опасался продолжения истории с твоим похищением. Кажется, нам объявили войну…

Итак, роковые слова были сказаны, и братья тут же, забросив журнал в угол, загалдели, перебивая друг друга, что нельзя спускать нанесённое семье оскорбление. Берта сердито швырнула ножи и вилки на стол, как по команде приземлившиеся возле каждой из тарелок, а на столе рядом с китайской вазой материализовались большой поднос с пирогом и два кувшина вкуснейшего лимонада.

И только отец продолжал молчать, глядя на странный документ в моей руке. Я развернул свиток, оказавшийся абсолютно пустым, и после недолгого раздумья применил нужное заклинание. Но что-то пошло не так: бумага вспыхнула, и через пару секунд в прожжённой ею дыре на любимой тётушкиной скатерти вместо послания богов осталась маленькая горстка пепла.

Берта всплеснула руками и погрозила небесам стаканом, быстро наполнившимся «успокоительной настойкой»:

— Вот этого я вам никогда не прощу ― бабушкина вещица, таких в этом вашем интернете не купишь…

После чего одним глотком осушила стакан, закусывая пирогом под смех повеселевших братьев. Моя бровь удивлённо поползла вверх:

— А что там было-то, па? Неужели грозили стереть нас в порошок? ― губы сами собой расплылись в ехидной усмешке.

Отец внимательно посмотрел мне в глаза, словно решая, стоило ли отвечать на вопрос, и, наконец, кивнул:

— Нам предъявили ультиматум ― через сутки мы должны прислать твою голову вместе с мечом бога войны, или они сравняют с землёй весь город. Осталось двадцать часов на размышление… Что скажешь, Генри?

Копившаяся неделю волна раздражения из-за конфискованного отцом меча неожиданно схлынула. Так бывает в море ― волна отступает, чтобы вскоре вернуться и огромным валом смести всё, что попадается на её пути. Я это знал и потому успокоился, положив на тарелку самый большой кусок пирога. Все терпеливо наблюдали, как я ем и подбираю оставшиеся крошки, забрасывая их в рот, запивая любимое блюдо холодным лимонадом. И только потом, подняв голову, смеюсь, с такой злостью ударив ладонью по столу, что вся посуда покрылась мелкими трещинами. Устояло лишь строптивое творение неизвестного китайского мастера.

— Не стоило им этого делать. Ну что ж… Это будет весело, па! Я научу божественное стадо понимать намёки с первого раза. Верните мой меч, ― последние слова были сказаны настолько серьёзно, что рука практически сразу ощутила приятный холодок резных ножен, а сердце сладко заныло в предвкушении сражения. И это настораживало…

Думаю, меч бога войны помнил много битв и вдоволь напился крови павших врагов, но у меня-то в этом деле опыта не было. Да и при всей вспыльчивости кровожадностью я не отличался. Сколько себя помню, всегда дрался, но ни разу никого не покалечил. До этого Дня рождения. Так неужели Генри руководила какая-то стальная болванка? Ничто так не бесило, как попытки подчинить меня чужой воле, а тут, выходит, я сам полез в ловушку и попался… Попался, попался… ну, держись, коварная железка!

Небрежно положив меч на стол, с невинным лицом спросил отца:

— У тебя есть книги о магических предметах? Они нужны мне все.

Впервые за последние дни в его глазах зажглись весёлые огни, они словно дразнили, насмешливо спрашивая:

— Неужели, наконец, до тебя дошло, малыш Генри?

Я промолчал, чувствуя, как горят щёки, и почти побежал в библиотеку, где и просидел до самой ночи. Темнота за окном укутала все предметы своей синей паутиной, звёзды перемигивались друг с другом, передавая лишь им одним понятные сигналы, голубые мотыльки как крошечные феи кружились в свете уличных фонарей, а я, в отчаянии взъерошив светлые волосы, бился головой о зелёный абажур настольной лампы.

Не хватало чего-то важного, о чём умалчивали толстые старинные гримуары. К несчастью, этого не знал даже отец; не в силах помочь, переживая за меня, расстроенно всхлипывала Берта, на балконе стряхивали пепел с очередных сигарет молчаливые братья. Я смотрел на стоящий в углу меч и в сумраке комнаты вместо него видел призрака седого, хрипло смеющегося мёртвого бога: его ледяные глаза довольно сверкали, а жёлтые зубы скалились в неприятной ухмылке. Старик показывал на меня кривым пальцем и беззвучно шептал, но я понимал каждое его слово:

— Глупец, у тебя нет выбора, план сработал ― теперь ты один из нас: мой преемник, молодой бог войны, призванный убивать…