Резкие, косые прочерки автоматных очередей простреливали воздух с двух сторон. Они пересекались на большом камне, выбивая из него мелкие осколки, которые больно впивались в лицо. Клим страшно рисковал, поднимая голову, но и сидеть, не высовываясь, никак нельзя. Не будешь отстреливаться, «духи» подойдут совсем близко, и тогда все. У него СВД, двоих он уже уложил, может, еще и третьего, если повезет, завалит. Но это край. Минут пять осталось, максимум десять. Тут и «вертушки» не спасут: слишком уж близко подобрались «духи»…

Рядом, в зазор между камнями, с глухим стуком что-то упало. Клим не стал смотреть, что это было. Даже сквозь дробный треск перестрелки слышно, как прогорает в запале пороховой замедлитель. Если слышно, значит, граната совсем рядом. Сейчас рванет!..

Клим открыл глаза и оглох от тишины. Он лежал на остывшей, но все еще теплой печи, прямо над головой — деревянный потолок. Чуть в стороне поскрипывал подоконник — то ли ветер его цепляет с той стороны, то ли домовой играет. Дом старый, деревянный, он живет своей жизнью.

Клим глянул на часы. Так и есть, половина пятого утра. За окном еще темно, но ему пора подниматься. Сельская жизнь — она такая: лежа на боку, много не наработаешь. Да и нет у него желания залеживаться на печи. Три года в зиндане провел, насиделся в тесноте — на всю жизнь хватит.

Он помнил, как рядом с ним взорвалась граната, изувечив лицо. И пуля в ногу попала, кость перебила. «Духи» взяли его в плен едва живого. Могли бы и добить на месте, но Климу повезло… Это он сейчас так считает, что повезло. А в зиндане в голову лезли совсем другие мысли. Там Климу хотелось умереть…

Он сбежал из плена, вышел к своим, пару месяцев провел в госпитале, а потом вернулся домой — с изуродованным лицом. Устроился на работу в колхоз. Мужики ничего, относились с пониманием, а бабы косились на него, шушукались. Кто-то брезговал, кто-то жалел, но никто не оставался равнодушным к его уродству. Так и жил, пока не обзавелся собственным фермерским хозяйством. Купил за бесценок дом на выселках, возродил из пепла списанный трактор. Вспахал на нем землю, засеял, собрал урожай. Видно, Бог воздал ему за страдания, земля уродила богато. Только вот трактор сломался. А землю снова нужно пахать. Движок нужно перебирать, поршни менять и кольца, а дело это непростое. Но ничего, Клим справится. И землю вспашет… Он сильный, он справится. А одиночество его не пугает. Он к нему привык…

Клим спустился с печи, встал на обе ноги, и гнилая половица с хрустом проломилась под ним. Он лишь усмехнулся, ничуть не раздражаясь. Он жив, деньги на новые доски у него есть, руки откуда нужно растут, а главное, дни впереди длинные — с раннего утра до поздней ночи. Разберется с трактором, вспашет землю, а ближе к зиме займется домом. В свое удовольствие.

* * *

Капли дождя стучали о подоконник, разбавляя гнетущую тишину, которая, казалось, давила на одеяло, утяжеляла его. Эта тишина мешала спать. Юля лежала с закрытыми глазами, но уснуть не могла. Мамы нет, она ушла к другому, сбежала от отца, от дочери. Она ушла, после нее осталась только тишина. Юля знала слова, которые она должна сказать маме, если та вдруг вернется. Она скажет все, что про нее думает. А может, не надо ничего говорить? Вдруг мама обидится и снова уйдет? А она не хотела ее терять.

Слуха коснулся неприятный звук — то ли ветер в проводах запутался, то ли кто-то простонал сквозь зубы. Что, если это папа не смог сдержать свою боль?.. Юля не хотела выходить из комнаты. Вдруг с бабушкой Клавой столкнется, а у нее такой слезливый взгляд. И голос приторный. Назовет «бедной деткой» и посмотрит так жалостливо.

И все-таки Юля вышла из комнаты. Отца она увидела на кухне, он сидел за столом, низко опустив голову, рядом стояла его мама — крупная пожилая женщина в халате поверх ночной рубашки. Обычно собранные в гулю волосы сейчас были распущены.

— Поплачь, легче станет, — сказала бабушка, с грустью и болью глядя на сына.

— Сколько уже плакал. Не становится легче, — всхлипнув, сказал он.

— Не надо плакать! — мотнула головой Юля.

Она и сама уже собиралась расплакаться.

— Не буду. — Папа козырьком приложил ко лбу ладонь, чтобы Юля не видела его слезы.

— Не надо! — Девочка просительно сложила на груди ладошки.

— Не будет, бедная детка, не будет. — Бабушка обняла ее, отвела в комнату, уложила в кровать.

— Я не бедная детка, — мотнула головой Юля.

— Нет, конечно…

Бабушка села прямо на пол. И нежно гладила Юлю по волосам до тех пор, пока та не уснула.

А утром Юля узнала недобрую новость. Оказывается, ее отец ушел искать маму. Ушел и пропал. Бабушка рассказывала об этом дрожащим голосом, и слезы текли из ее глаз.

— Значит, мама ушла далеко. И папа долго будет ее искать. Чем дальше она ушла, тем дольше он будет ее искать.

— Очень далеко ушла, — всхлипнула бабушка. — Очень далеко.

— Папа обязательно ее найдет.

— Вернет. — Бабушка посмотрела на окно и ладонями закрыла лицо.

— И домой заберет.

Юля понимала, что бабушка темнит, ей и самой хотелось плакать, но детская вера в доброе и светлое сдерживала слезы. Она не могла не верить, что папа вернется. А если он еще и маму обратно приведет.

— Заберет. Обязательно заберет… Ты пока дома побудь, а мне сходить надо…

— Куда сходить?

— Надо. — Бабушка беспомощно махнула рукой на дверь.

Она ушла, закрыв Юлю на ключ. Вернулась она поздно вечером. И спать Юлю уложила. Она гладила девочку по волосам, а из ее глаз катились слезы.

— Папа обязательно вернется, — приговаривала она. — Обязательно вернется.

Утром она ушла снова, после обеда вернулась, собрала вещи и сказала, что им нужно уезжать в деревню.

— А как же папа? — возмутилась Юля.

— Он уже нашел маму, — едва сдерживая слезы, сказала бабушка.

— Они что, в деревню собираются вернуться?

— Нет, папа остался с мамой… Он пока что не может вернуться. А если вернутся, то в деревню. И тебя оттуда заберут.

— Ты не врешь?

Бабушка мотнула головой, закрыв глаза. И Юле стало стыдно. Бабушка никогда не обманывала, и как она могла задать ей такой глупый вопрос?

* * *

Автобус ехал по тряской дороге, пыль врывалась в салон через щели в полу, через открытые окна. А еще водитель нещадно дымил сигаретой. У Юли слезились глаза, чесалось в носу, она чихала.

Сидящая сбоку через проход женщина в клетчатом платке долго и с насмешкой смотрела на нее. На коленях у нее стояла корзина, и сидящий в ней гусь также смотрел на Юлю. Устало смотрел, грустно. А пухлая девчонка с широким и будто подрубленным снизу носом щелкала семечки, выплевывая в окно. На пыль, которая лезла в это окно, она не обращала ни малейшего внимания. И Юлей она нисколько не интересовалась, хотя была примерно одного с ней возраста — тринадцать-четырнадцать лет. Хотя, надо сказать, выглядела она не в пример старше.