* * *

Мир зол и широк – караванная тропка узка.

Пустыня молчит. Как сурово безмолвье песка.

Махтумкули Фраги

Голос его гремел. Лица, поднятые вверх, туда, куда были повернуты его раскрытые ладони, выражали единое желание: слиться с чем-то прекрасным и возвышенным, что в высокой прозрачной голубизне небес.

В душе его клокотали чувства, ибо никогда еще он не был столь близок к желанной цели, никогда еще его душа так легко не поднималась к вершинам. Ему даже показалось на миг, что она коснулась, о! всего лишь коснулась того жаркого и сладкого средоточия жизни, что обитает в выси и питает каждого под небесами его прекрасной родины.

О, этот миг… Никогда еще ощущения его не были столь полны: ни тогда, когда он смог одним лишь усилием разума постичь тайну, что скрывала заветная книга его древнего рода, ни тогда, когда тело его впервые познало сладость женской страсти. Сейчас, лишь сейчас и лишь на миг он стал всем под этими небесами, под землей и в водах и только сейчас смог постичь необыкновенную гармонию и совершенное устройство этого мира…

Люди, собравшиеся вокруг него, были, казалось, околдованы. Или им передалось то, что постиг сейчас он… А быть может, именно слияние их душ и помогло его душе подняться к ранее недостижимым вершинам.

«О боги! Но если все не так, если миг высокого просветления мне дарован перед смертью?.. Что, если сейчас, познав высоты, я паду в самую глубокую пропасть, откуда нет возврата ни моему бренному телу, ни моей жадной до истины душе?»

Время текло медленно, секунды растягивались в часы. Но смертная боль, которой он так опасался, все не приходила. И тогда он раскрыл глаза, поняв, что не перед смертью было даровано ему просветление. Не как последний дар, а как первый из грядущих даров, коих заслуживает Избранный, нашедший путь туда, где нет ни боли, ни радости, где властна лишь Нирвана – освобождение от страданий, прерванный круг рождений и смертей – высшая цель любого мудреца.

«Но как же они? Те, кто сейчас со мной молился и взывал к всесилию богов?»

Эта мысль отрезвила его. Он уже не стремился вновь вернуться туда, в сияющее освобождение, ибо знал, что путь найден. Теперь он трезвыми глазами смотрел на людей, окруживших его.

Лица их, поднятые вверх, омытые слезами счастья, не выражали ни боли, ни страха. Они, предводительствуемые им одним, поднялись так высоко, как только смогли, и были счастливы этим.

«Но как? Почему это удалось мне лишь сейчас? Почему не год назад? Или не в тот день, когда мой учитель передал мне посох Просветленного? Почему долгие годы, наполненные страхом и болью, молчанием ночи и презрением дня, не ощущал я ничего подобного?»

Мысли, менее всего уместные в этот миг торжества, окончательно вернули его к действительности. Он стал оглядываться по сторонам, отыскивая ответ в стенах храма за спиной и одеждах окружающих, в украшениях богачей и в лохмотьях нищих – всех тех, кто присоединился к нему сегодня, дабы объединить свои силы в воззвании к высшим силам.

Но ответа не находил: богачи были разряжены в пестрые шелка, руки их украшали и уродовали перстни с тяжкими самоцветами… Лохмотья нищих были простыми тряпками…

И тогда он обратил взор на самого себя: шафрановая рубаха, простые штаны из грубого льна, четки.

«Быть может, все дело в четках? Но я же не выпускаю их из рук уже много лет… Почему же сейчас?»

Четки и впрямь были самыми обычными каменными бусинами, нанизанными на толстую воловью жилу и украшенными лишь одной кистью из красных ниток. Тяжелые камешки, отливавшие старым серебром, – осколки кровавика, некогда нанизанные учителем и отполированные за годы до почти зеркального состояния. Четки эти и в самом деле сопровождали его во всех странствиях, были с ним и в те ночи, когда он постигал тайные знания в тиши кельи-пещеры в далеких горах полуночи, и в те дни, когда под палящим солнцем шел он через пустыни полудня к прекрасной цели… Но почему четки? Да, слава гематита-кровавика всегда была связана с магией и колдовством. Но камень, как бы силен он ни был, – это всего лишь камень: его можно потерять, разбить… Бусины могут истереть самую прочную нить и рассыпаться, теряя при этом все свое могущество, пусть даже оно и не миф…

«Значит, – подумал он, – было и еще что-то… Что-то столь обыденное, чего я никогда не замечал или чем я всегда был озабочен и потому не мог отказаться и на миг…»

И он начал вспоминать свой день, мгновение за мгновением. Омовение на восходе, завтрак, пресный и сухой, медитация на камнях храмового двора… лучи солнца и первое намасте встреченному монаху… слова молитвы, которые произносил про себя, дабы не осквернить высокого смысла…

Нет, ничего не приходило в голову. Он еще раз, уже трезво и спокойно, оглянулся по сторонам. Ощущение обретенной истины, казалось, поднимало его над толпой, освещало полуденным солнцем самые тайные уголки мира. Однако ответа на вопрос не давало.

«Быть может, молитва? Простые слова, заученные много лет назад, слова, которые произносишь, уже не видя их смысла, не стараясь постичь то, что за ними…»

И тут он вспомнил, как начиналась его молитва вместе со всеми, пришедшими в храм. Он торопился и, споткнувшись о каменную плиту двора, едва не упал, порвав кожаный ремешок сандалии. Боль и гнев не оставили его и в тот миг, когда произнес он первые слова. Боль и гнев – чувства куда более сильные и земные, чем желание подняться в небесные выси и обрести там покой и просветление…

«Но неужели все так просто? Сильные земные чувства могут вознести к самым небесам? Нет, должно быть что-то еще…»

В его воображении возникла вся картина: он, запыхавшийся и досадующий из-за пустяка, начинает молитву… Вот произносит первый стих, принимается за второй…

И тут, как наяву, он услышал свой собственный голос, произносящий слова не второго, а четвертого стиха. Затем – третьего, и лишь потом – второго… И вновь ощутил ни с чем не сравнимое чувство торжества, когда раскрылись перед ним Небесные врата Истины…

Картина была столь явственной, что он едва слышно застонал от досады…

«Не долгие годы послушания, не отречение от себя самого, а просто правильный порядок слов… Превращение молитвы в заклинание…»

Гнев окрасил мир перед ним в черные тона, лишив красок. А потом из этого черного негодования выплыло лицо наставника – высокие скулы, тонкие губы, горящие глаза под седыми кустиками бровей. «Помни, ученик, что каждый день ты должен искать в простой молитве тот высокий смысл, который в ней заложен… Каждое слово, каждый ее стих ты должен ласкать мысленными прикосновениями, как драгоценную жемчужину… Должен вновь и вновь возвращаться к каждому из них. И тайна, сокрытая в словах сих, обязательно раскроется перед тобой, явив и мир во всей его полноте и богатстве, и небеса во всем их великолепии…»