— Я не хочу продавать — я передумала. — Говоря это, Синтия понимала, что ставит себя в глупое положение. Она видела испуганно-изумленное лицо адвоката и удивленные, с легкой насмешкой, темные глаза Роберта Шелфорда.

Она должна продать, конечно, должна. Но слова выскочили по неизвестной причине, которой она не могла объяснить. Она знала, что производит впечатление непоследовательной идиотки, однако, опередив мистера Далласа, уже открывшего рот, чтобы заговорить, добавила, презирая собственную слабость:

— Во всяком случае, мне нужно время, чтобы все обдумать.

— Но, право, мисс Морроу, уже слишком поздно, учитывая то… — начал раздраженно мистер Даллас, но тут же был прерван, на этот раз Робертом Шелфордом.

— Мисс Морроу не желает продавать Бетч-Вейл, — спокойно произнес он, — и я ее вполне понимаю. Я так сильно хочу приобрести это поместье, что не могу не испытывать симпатии к тому, кто не хочет с ним расставаться.

Синтия раздраженно взглянула на него. Вместо того чтобы быть ему благодарной, она возмутилась.

Какое право имеет этот чужак так сильно желать Бетч-Вейл? Зачем вообще ему это поместье?

Оно было ее, только ее… Мгновение Синтия дерзко смотрела на мужчин, но вызов ее иссяк. Она чувствовала себя опустошенной, как будто из нее выкачали воздух.

К чему сопротивление? Поместье неизбежно уйдет, и если не к Роберту Шелфорду, то к кому-то еще, и этот кто-то, возможно, не будет питать такого интереса к дому, заботясь лишь о земле для новой застройки или о чем-то еще более ужасном. И все же Синтия знала, что основная причина ее вызывающего поведения и импульсивного выкрика, разбившего вдребезги бесстрастность разговора, была обусловлена тем, что Роберт Шелфорд хотел Бетч-Вейл. А для нее это было подобно расставанию с любимым человеком. По мучительной боли в сердце она поняла, что сравнение оказалось удачным.

Зачем сражаться? Зачем бередить рану, делая себя все более и более несчастной? Она поняла, что должна продать Бетч-Вейл, еще месяц назад, когда вернулась в Англию и, позвонив своему адвокату, узнала, в каком плачевном состоянии отец оставил дела. Именно тогда стало ясно, что расставание с Бетч-Вейлом неизбежно, а сегодня утром, приехав пораньше из Лондона, чтобы бросить прощальный взгляд на него, прежде чем передать право собственности, она совершенно осознала это.

— Вам посчастливилось, мисс Морроу, — сказал ей тогда мистер Даллас. — Очень посчастливилось!

Мистер Шелфорд слышал о Бетч-Вейле, будучи за границей, и заинтересовался им. В тот самый момент, как я понял, насколько он в нем заинтересован, я решил, что это просто подарок судьбы для вас, мисс Морроу. Мы всегда принимали ваши интересы близко к сердцу, и я и мои оба партнера были глубоко огорчены… э-э… скажем так, непредусмотрительностью вашего отца. И мы решили, что, познакомив вас с мистером Шелфордом, окажем вам хорошую услугу. Между прочим, вы избежите выплаты агентского гонорара, мисс Морроу.

— Благодарю вас, мистер Даллас.

Ничего больше Синтия сказать не могла. Ее сердце сжималось от такого святотатства — продать Бетч-Вейл! Она чувствовала себя предательницей родовых традиций. Но какое все это имеет значение? Да и что вообще имеет для нее значение теперь, когда Питер и она…

Она пыталась не думать о них — о Питере и Бетч-Вейле, но тот день, когда она должна будет войти в дом, бросить на него последний взгляд и сказать «прощай», маячил все ближе и ближе.

Она долго носилась с идеей уладить все дела в Лондоне, прекрасно осознавая свое малодушие. Какой смысл убегать? Если и убежишь от собственных мыслей, то рано или поздно они все равно догонят тебя. Синтия это прекрасно знала. И все же откладывала поездку в Бетч-Вейл до последнего момента, собственно говоря, до сегодняшнего дня, когда должна была состояться передача права собственности на него.

Мистер Даллас торопил ее, говоря: «Мистер Шелфорд желает встретиться с вами, мисс Морроу. У него есть пара вопросов, которые он хотел бы задать вам по поводу поместья. Думаю, было бы благоразумно с ним увидеться. Нужно также обсудить положение наемных работников. Кроме того, мистера Шелфорда интересует история дома. Никто не сможет рассказать ее лучше вас».

Синтия понимала, что должна встретиться с Робертом Шелфордом, должна поговорить с ним. Этот человек забирает у нее единственное, что давало ей чувство защищенности, единственное, что она по-настоящему любила в своей жизни… кроме Питера.

Бетч-Вейл и Питер были неотделимы, они во многом являлись частью друг друга. Она вновь осознала это, когда утром ехала по аллее из огромных дубов, в конце которой стоял дом.

Последние три года, проведенные за границей, она грезила о Бетч-Вейле почти каждую ночь, мечтала о нем даже тогда, когда подушка становилась мокрой от слез, пролитых по Питеру. Как сможет она жить там, спрашивала она себя, если с ней не будет Питера?

И все же она продолжала мечтать о лебедях, величаво скользящих по серебристой глади озера, о парадной лестнице с геральдическими леопардами, о сладком аромате шкафов с льняным бельем, о великолепии бального зала и картинной галереи, со стен которой торжественно и мрачно взирали на нее портреты предков.

— Мне нравится держать тебя в своих руках, — однажды сказал Питер и добавил собственнически: — И мне ненавистна мысль, что ты можешь танцевать с кем-то другим. Это несправедливо, потому что ты принадлежишь только мне!

— Я принадлежу тебе, — прошептала она в ответ, затаив дыхание, и подняла на него глаза, восторженные и лучистые.

Они перестали танцевать и стояли неподвижно, глядя с нежностью друг на друга. Потом их губы слились в долгом поцелуе.

— Я люблю тебя, — первой нарушила молчание Синтия, и его объятия стали крепче.

— Разве не удивительно, что мы так долго знали друг друга и не понимали, как сильно любим?

— Возможно, мы должны были узнать это со временем? — ответила она.

— Наверное, мы были слишком молоды, чтобы понять, что значит любовь!

Питер говорил это так серьезно, что Синтия рассмеялась:

— Мы и теперь не слишком старые. Дай подумать… тебе ведь будет всего двадцать один в следующем месяце, а мне — девятнадцать в январе.

— И все-таки мы достаточно взрослые, чтобы осознавать свои желания, — сказал Питер так горячо, что Синтия инстинктивно прижалась к нему еще крепче.

— Конечно, мы достаточно взрослые. Что знают о любви все эти брюзги, которые охают о кровном родстве? Мы не можем запретить себе любить и не можем изменить того, что мы кузены.

— Забудь их!