Она бежала, мелькая за стволами деревьев. Развевающееся белое платье, путаясь в траве, сковывало её движения. Подхватив, дрожащими руками подол, мешающий её бегу, цепляясь носками модных туфелек за старые вылезшие на поверхность земли, и от этого высохшие корни, она с трудом дышала. Неведомая сила несла её на совершенно непослушных ногах вперёд. Щёки женщины, несмотря на бег, оставались, бледны, а лицо несчастно. Она падала, царапая руки в кровь, поднималась, и бежала дальше, вперёд, к месту дуэли, где решалась судьба её счастья и семьи. «Немедленно, сейчас же остановить эту глупую стрельбу. Жорж сошёл с ума! Бог мой, какая нелепица! Как он мог решиться стреляться с бароном! Все знают, какой меткий он стрелок, и какие страшные истории про него рассказывают. Что за беда, его интерес и ухаживания ко мне. Мне дела нет до них. Он знает, я люблю только мужа. Граф сам держал его за друга и привёл в наш дом. Ах, Жорж, что теперь будет!» Шляпка, скатившись, упала, болтаясь на ленте, била по спине, волосы растрепались. Когда прогремел выстрел, она вскрикнула и, зацепившись носочком туфельки за подвернувшуюся кочку, упала без чувств. Сколько провалялась так, без сознания, трудно сказать. Очнулась от того, что огромный доберман лизал её белое без кровинки лицо, а потом, оскалив пасть, как будто ухмыляясь, задрав здоровыми лапами на ней платье, принялся рвать с неё одежду добираясь до тела. «Господи, что это?» Лиз хотела закричать, но голоса не было, попробовала подняться, но пёс, навалившись мощной грудью, свалил её вновь. Лиз вдруг почудился в том псе оскал барона. Ей вспомнились враз все невероятные истории, что нашёптывались о нём в салонах, и она, охваченная отчаянием и страхом, вновь потеряла сознание. Очнулась от тяжёлого дыхания над собой и капель горячей слюны на лице. Лиз в ужасе отшатнулась от него, прикрывшись рукой. Доберман насиловал её, поняв это, она дико закричала. На этот раз голос прорезался. Но ей это мало помогло. До темноты провалялась в кустах. Пёс, карауля и виновато поглядывая на неё, лежал невдалеке. Было ясно, что он перегрызёт горло каждому, кто посмеет подойти к Лиз. Но ей было всё равно. Она уже ничего не боялась, просто подняться, и идти не было никаких сил. В поместье пришла к полночи, подранная псом одежда с трудом прикрывала тело. Пёс, сопровождая, шёл поодаль. Качающаяся от слабости и потрясений она упала на кровать. Очнувшись, узнала, что Жорж смертельно раненый скончался. Было бы наивно предположить что-то другое. Слёз не было, только боль сжала сердце, да пустота поселилась в груди. Потом забралась в ванную и долго с остервенением, натираясь мочалкой, мылась. Удар, что приготовила ей судьба, оказался невероятно тяжёлым, почти сокрушительным. Жизнь потеряла смысл.

После похорон оставаться в поместье не могла. Страх рвал душу. Постоянно хотелось залезть в ванную и мыться, мыться, бесконечно поливая себя водой. Ощущение горячей слюны и собачьего дыхания не отпускало, а от воспоминаний того, что последовало дальше, её начинало морозить и трясти. Забрав сына, переехала в Москву в дом, доставшийся ей по наследству от отца и обновлённый новыми постройками мужем. Но лучше и спокойнее не становилось. В состоянии глубокой депрессии даже пыталась покончить с собой. К счастью, Лиз удалось спасти. Но вернуть её душевный интерес к жизни не смогли. Забросив ребёнка и ни с кем стараясь не общаться, она отказывала в приёме всем, прячась от людей. Надеялись — время лечит, и графиня потихоньку придёт в себя. Но дни бежали, переходя в месяцы, а она, по-прежнему не желая ни с кем, ни говорить, ни общаться не покидала своего добровольного заточения. Общество быстренько сочинило, носило и смаковало очерёдную сплетню, а именно: красавица Лиз серьёзно больна, у неё проблемы с рассудком, она сошла с ума. Любителей посплетничать хватало, пусть самую малость и возможно беззлобно, но старались, носилось это по всей Москве. Известие докторов, о том, что беременна, прозвучало для графини не хуже грома среди ясного неба и свело её на самом деле окончательно с ума. Растрёпанная женщина с сумасшедшими глазами, мало теперь напоминающая Лиз, била себя в живот кулаком, безумно крича только одно: — «Доберман, доберман». Маленького Владимира боялись к ней допускать. В кулуарах модных салонов, уже не стесняясь, закручивали сюжеты одной сплетни заковыристее другой. Заключались пари, заламывая крутой конец той истории. Элегантные дамы носили с каждым днём обрастающие новыми подробностями новости из салона в салон. Выглядела та беременность очень странно. У народа появился ещё один повод весело провести время. Приезжал с визитом, извинениями и предложением помощи барон, но она устроила такое светопреставление, что «Спаси нас боже!» Давно служащие в семье слуги взяли на себя смелость посоветовать, уехать и подождать её выздоровления. Да и доктор был того же мнения. А лакей не раз, получающий от него подарки и неплохие чаевые, даже обещал лично его уведомить об этом. Лиз не была безнадзорной. Приходил доктор, следя за её беременностью, но она, как заведённая кукла твердила о том, что это не ребёнок, а доберман, и он не должен появиться на свет. Горничные, слуги жалели несчастную, добрую к ним и всегда весёлую барыню, ругая графа за дуэль и глупую смерть, но помочь ничем не могли. Как тени, скользя теперь по сумрачному дому, присматривали за молодым графом Владимиром, да плакали. Молясь, просили у Бога покоя и выздоровления, но у Господа, вероятно, были другие заботы… Родив ещё одного сына, Лиз после тяжёлых родов, не приходя в сознание, умерла. Было по всему видно, что за жизнь она не цеплялась и с удовольствием покинула так обидевший её мир.

Бедный малютка, его еле успели спасти и выходить. К тому же у малыша ушки, ручки и ножки были страшно волосатыми и действительно напоминали лапки собаки. Учитывая трагическую смерть его отца и матери, крещение провели сразу же, не откладывая. Ребёнок лёг на руки бывшей няньки Владимира. Она, занимающаяся теперь детьми, нарекла малыша Сержем. Крёстным отцом вызвался и настоял быть барон. Он с трепетом отнёсся к той роли и против имени не возражал. Так и осталось — Серж. После похорон графини по прошествии месяца, новорождённого ребёнка забрал он. Никто собственно не чинил препятствий его порыву. Поступок барона был объясним. Сочувствие и сглаживание вины. Потому как опять же не было никому дела до ребёнка. Да и кому им заниматься, если не крёстному отцу. Вот ведь как — была семья и волею судьбы, нет её. Старшего Владимира пригрел в своей семье брат Жоржа. Но там ему не суждено было быть обласканным и любимым. А этот, вновь родившийся, был не у дел. Причём связанный с такими трагическими событиями, и чтоб не беспокоить свои души и беречь свой покой, о нём вскоре все забыли. Лиз похоронили вместе с мужем в семейном склепе, что обосновался на деревенском кладбище поместья, среди дивных лугов и белоствольных берёз. Редкие посетители старого кладбища рассказывали, что у входа в склеп частенько видели воющего или лежащего, положив морду на лапы, здоровенного, с телёнка не меньше, добермана.

Время не стояло на месте, оно бежало по протоптанным и не очень дорожкам. Строились красивые дома, прокладывались новые дороги. Гремели войны, богатели и разорялись рода. Старея, уходило одно поколение и подрастало, наступая на пятки прогрессом другое, говорящее по-французски и по-немецки. Любящее всё нерусское, но, случалось, ценящее поэзию и художников. Поколение, закатывающее глазки от модной музыки, разбирающееся в свободах и европейской политике, а также не только выписывающее себе наряды не хуже французов и немцев, но и проводящее там большое количество времени. На всё это, естественно, нужны были деньги, и каждый искал способ, как их достать. Правда, параллельно с этой праздной знатью тащила Россию другая ветвь небедных людей. Это — промышленники и торговый люд, которые тоже хотели домов в столицах и камеристок с гувернёрами для своих чад, а ещё власти. К одному из таких родов, прочно обосновавшемуся в столице, и принадлежала Таня.