ЛЮДМИЛА ЧЕРНАЯ

КОСОЙ ДОЖДЬ

Россия в мемуарах

Новое Литературное Обозрение

Москва 2015

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ, ИЛИ ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ НА МАРСЕ?

Людей моего, как говорили в старину, почтенного возраста иногда спрашивают: «А как вам жилось при Сталине? А при Брежневе?»

Большинство, впрочем, интересуют всякие бытовые подробности. А гусиными перьями вы уже не писали? А чем заправляли вечные ручки? А чернила из «невыливаек» и впрямь не выливались? А что подавали гостям до того, как начали делать салат оливье?

Спрашивают охотно, но, когда начинаешь отвечать, понимаешь, что вопросы заданы из вежливости. Заданы, чтобы показать: мол, старушка знает такое, что даже я со своим планшетом не знаю.

Молодых не интересует прошлое. Они живут в другом веке, в своей буче, боевой, кипучей. Не станете же вы всерьез волноваться на тему: «Есть ли жизнь на Марсе?» Классический вопрос, на который никогда не ждут ответа…

А между тем эта книга не что иное, как попытка рассказать о прошлом, наверное, столь же бессмысленная, сколь бессмыслен ответ на вопрос: «Есть ли жизнь на Марсе?»

А теперь пора представиться. Мне 97 лет. Меня зовут Людмила Борисовна Черная, лет до 70 я отзывалась только на Люсю или на Люсю Черную — поколение так называемых ровесников Октября, то есть людей, родившихся в 1917 году, было инфантильно.

Коренная москвичка.

Родители мои принадлежали к давно вымершему племени интеллигентов, которые были не приспособлены к жизни и, может быть, поэтому прошли весь свой путь в «белых одеждах», не запятнав их ничем.

Отец закончил Политехникум в Берлине, а также получил диплом в Харьковском технологическом институте. Был милым чудаком, в 56 лет вышел на пенсию, а лет в 75 стал самостоятельно учить английский язык — неизвестно почему и зачем.

Мать на одни пятерки закончила филологический факультет знаменитого в России университета в городе Тарту, который, впрочем, назывался в мамино время Юрьевом. А в маминых воспоминаниях и вовсе фигурировал под своим немецким названием — Дерпт. В том университете и лекции читались на немецком. Подчеркиваю, мама закончила не Высшие женские курсы, а университет, что было для женщины до Октябрьской революции редким исключением. В жизни мама была, пожалуй, еще более беспомощной, чем отец. Но, благодаря своему таланту, работоспособности и образованности, на протяжении многих лет плодотворно трудилась и содержала всю семью.

Сама я закончила, как оказалось, тоже знаменитый Институт философии, истории и литературы (ИФЛИ), литфак: его открыли в 1934 году, а в годы войны он стал филфаком — филологическим факультетом МГУ.

Ученых степеней и званий не имею, орденов и медалей за заслуги — увы, тоже.

Мужа, с которым мы прожили без малого полвека, до самой его кончины в 1993 году, звали Даниил Ефимович Меламид, он был историк-международник, доктор наук, профессор1. На этих страницах фигурирует как Тэк (гимназическая кличка, полученная в Германии, где муж жил с родителями лет до 14–15), как Д.Е. и как Д. Мельников — псевдоним, взятый не по своей воле еще в конце Второй мировой войны, ибо еврейская фамилия Меламид оскорбляла слух начальства.

Мой единственный сын — Александр Меламид. Но в этих воспоминаниях он все без малого 70 лет своей жизни пребывает Аликом. Хотя в последние 35 лет из Алика превратился в Алекса и даже в «мистера Меламида». Так его величают в США, куда Алика, художника андеграунда, советская власть вытолкнула уже в 1977 году. Вытолкнула после «бульдозерной» выставки, после долгих гласных поношений и разных негласных гадостей (обыска, слежки и т. д.). Упоминается он и как создатель соц-арта, и как участник тандема Комар и Меламид, и как автор многих акций и выставок. Ныне, насколько я понимаю, сын — известный российский художник конца XX века.

Есть у меня и очаровательный внук Даня — Дэн, Данил Меламид, и еще двухгодовалая правнучка. Подозреваю, что они оба даны мне судьбой как награда, как бонус за мою долгую и не очень складную жизнь.

О том, чем я занималась на протяжении многих десятилетий, наверняка будет написано сзади на обложке. Да и в книге я об этом подробно пишу.

Остается только объяснить, почему я вообще взялась за эти воспоминания.

Цель моя была чисто прагматическая: попытаться внести хотя бы каплю ясности в то, что представляла собой жизнь простого человека при советской власти, то есть в обществе, которое подверглось невиданному в истории эксперименту, строилось и управлялось по невиданным законам, было лишено частной собственности, классов, общепризнанной морали.

Чем я могу обосновать свое право рассказывать о том времени?

Увы, только тем, что мне, как я уже написала, под 100 лет и что 74 года я была одной из тех, на ком эксперимент ставился. Соответственно, я стала очевидицей многих больших и мелких событий советской истории. Помню день похорон Ленина, помню нэп, карточки и торгсин в начале 30-х; аресты и публичные покаяния в 1937 году, четыре голодных-холодных военных года. Похоронки, письма-треугольники с фронта и московские салюты в честь взятия (возвращения) ранее оккупированных городов, а также штаб Северо-Западного фронта, где я пробыла лето 1942 года.

Помню кошмарные восемь лет между Днем Победы в мае 1945-го и днем смерти Сталина в марте 1953-го, восемь лет, когда Сталин, наш Вождь и Учитель, задумал новую грандиозную чистку и новую мировую войну. Помню хрущевскую «оттепель» и так называемый брежневский застой, по словам темпераментной Новодворской, «едкий, как желчь, ядовитый, как цианид, и липкий, как клей».

Да, все это было на моем веку. Зато долго-долго не было ни межконтинентальных ракет, ни полетов на Луну, ни транзисторов, ни телевизоров, ни ксероксов, ни компьютеров, ни сотовых телефонов. Не было даже современных чайников, микроволновок и холодильников. Зимой продукты клали «за окно», то есть между рамами, летом, на даче, — в погреб, а в городе — в таз с холодной водой. Кино смотрели немое и черно-белое.

Если бы мне рассказали в ту пору о возможностях нынешних гаджетов, я не поверила бы. Впрочем, я — может, в силу возраста, а может, в силу технического идиотизма — до сих пор не верю, считаю чудом то, что мой мобильный телефон (самый что ни на есть примитивный), побыв какое-то время на зарядке, выдает сообщение о том, что он заряжен и его можно отключить…

Откуда он это знает?

Чудо для меня и то, что на расстоянии