Роман основан на реальных событиях.

Все возможные совпадения персонажей романа с реальными людьми случайны.

Автор выражает благодарность своим помощницам Ане, Кате и Марине.

Особая благодарность – за моральную поддержку – своей сестре Софии.

Был я солдатом и был дипломатом,

Не стал генералом и не был послом,

Видимо, не подошёл по форматам,

Хочется думать, что не был ослом.

Малоизвестный философ

В жизни всех людей бывают особенные моменты. Если в данный момент вы читаете эти строки, значит, вы держите в руках эту книгу, а это значит, что это один из особых моментов моей жизни.

Динамика событий в этой книге может невольно привести к аналогичному ритму чтения. Я бы посоветовал не спешить. Всматривайтесь, вслушивайтесь и вчитывайтесь. Может быть, вам удастся увидеть силуэты того, что не попало в галерею героя этой книги.

Гарантирую, что читая не спеша, вы получите больше удовольствия.

Приятного чтения.

Кфиру повезло еще задолго до его рождения, когда счастливый случай, а точнее случаи, сохранили его родителей во время войны.

У его отца, прошедшего Большое и Малое Рижское гетто, лагерь Лента, а затем и концлагерь Штутхоф, было много шансов не пройти всего этого. У Кфира, знавшего отца лишь до 11 лет, был большой шанс не узнать о его злоключениях, если бы не случай.

Воспоминания, связанные с отцом, можно было сравнить с кроссвордом, решенным лишь частично. Рошман – капитан СС, садист и убийца; «Лента» – лагерь принудительных работ, филиал Рижского гетто; футбольные матчи – немцы в кованых сапогах против босых евреев; Сервич – лейтенант СС, загадочный спасатель; Антошка – поляк-пожарник; торговля продуктами в гетто в обмен на драгоценности… Эти картины и образы людей, застывшие в детском воображении (все это – по обрывкам информации, полученной от отца и знакомых), оставались для Кфира загадочными.

Неудивительно, что детские воспоминания так беспорядочны. Отдельные эпизоды представлялись очень четко, но между ними не всегда была связь, да и хронологический порядок, по-видимому, не всегда был правилен. Все, что Кфир знал, он услышал много лет назад в основном из уст друзей отца, которые к тому же плохо говорили по-русски, и только в зрелом возрасте он начал осознавать, как мало ему известно. Тогда же, в 60-е годы, история, о которой идет речь, казалась ребенку ясной и понятной.

Отец скончался много лет назад. Известные факты со временем смешались и побледнели. Постепенно история отца стала представляться в виде нерешенного кроссворда.

Нельзя сказать, чтобы это особенно беспокоило Кфира. Он вообще об этом как-то всерьез не задумывался. По крайней мере – до того дня, когда одно неожиданное событие вдруг помогло заполнить некоторые оставшиеся свободными клеточки «кроссворда».

…Дело было в 1978 году. Днем он работал в магазине электротоваров в Герцлии, а по вечерам учился на бухгалтерских курсах.

Однажды хозяин магазина послал Кфира на завод «Кристалл» за двумя стиральными машинами.

– Обратись к Хаиму, он зав. складом, – сказал хозяин и уже вдогонку добавил, – можешь, кстати, говорить с ним по-русски.

Добравшись до завода, Кфир разыскал Хаима. Это был высокий, крепкого сложения мужчина лет 55-ти. Говорили на иврите, пока он не спросил Кфира, откуда он родом. Когда Кфир сказал, что из Риги, Хаим спросил его фамилию.

Произнесенное им «Бен Гай», произвело на Хаима магический эффект. Такой эффект имя отца Кфира производило много лет назад в Риге, где он был глубоко почитаемым человеком. Кфир уже успел позабыть о такой реакции и с удивлением вспомнил о ней, лишь глядя на Хаима. Перешли на русский, и Хаим начал рассказывать.

– Я помню тебя на похоронах твоего отца. Помню женщину с мальчиком на скамейке на еврейском кладбище «Шмерли»…

Кфир перебил, сказав Хаиму, что с ними была и девочка, сестра, но Хаим сказал, что помнит только мальчика.

– Твой отец был настоящий мужчина, – сказал он. – Мы были вместе в гетто. И глядя куда-то сквозь Кфира, он стал вспоминать, заполняя пустующие клеточки «кроссворда».

…В Рижском гетто, как и во многих других, существовала контрабандная сеть, через которую гетто снабжалось кое-каким продовольствием. Был ли отец Кфира простым покупателем или принадлежал к тем, кто действовал в этой сети – не ясно. Но при обыске у него были найдены продукты, и эсэсовцы решили, что через него смогут обнаружить всю сеть. Было известно, что поляки, работавшие в гетто, проносят туда еду и продают ее евреям за драгоценности. Нужно было «уточнить», кто именно проносил еду.

Всех поляков выстроили в ряд, вдоль которого медленно провели отца. Нетрудно себе представить, что ощущал стоящий в строю Антошка, когда отец приближался к нему…

Кфир помнил высокого, худощавого, лысеющего блондина в форме пожарного, которого они с отцом не раз встречали, гуляя по послевоенным улицам Риги. Между ним и отцом всегда происходила короткая дружеская беседа, озаренная каким-то особым теплом. Кфир хоть и был маленьким мальчиком, но чувствовал, что он был не из «наших», то есть – гой. Отец как-то пояснил, что Антошка, так звали пожарного, во время войны помогал евреям в гетто доставать еду.

…Отец прошел вдоль всего ряда и сказал сопровождавшему его эсэсовцу, что человека давшего ему еду в строю нет. Такой ответ, разумеется, не удовлетворил гитлеровцев – отца увели на допрос. Проводил его лично комендант Рижского гетто капитан СС Рошман. Тот самый, который фигурирует в книге Фредерика Форсайта «Досье “ОДЕССА”»[1].

О некоторых деталях допроса Кфир знал еще до встречи с Хаимом. Например, о том, что после ударов нагайкой по голым пяткам, отца заставляли прыгать со стула на пол. «Тебя словно пронзает тысяча иголок», – как-то сказал отец. Когда это не помогло вырвать признание, Рошман схватил тяжелую деревянную лампу и с размаху ударил ею отца по голове. После чего, как нетрудно догадаться, продолжать допрос было делом бессмысленным. Рошман махнул рукой и приказал кончать с арестантом. Эсэсовцы потащили отца наружу.

В это время рядом с ними остановился лейтенант СС Сервич, проезжавший мимо на мотоцикле. Сервич командовал заключенными лагеря принудительных работ «Лента», который находился около Риги. Он был известен среди евреев фразой: «Моих евреев не трогать».