Le mariage bourgeois a mis notre pays en pantoufles, et bientôt aux portes de la mort[1].

Альбер Камю, «Падение»

Я не ходок по шлюхам.

Наверное, всякий мужик так скажет. Разумеется, никто ему не поверит – мол, ага, конечно. Ясно, заведомое вранье. По уму, было бы лучше убрать эту фразу и начать заново, но я вот что думаю: жена умерла, дочь в Новой Зеландии, здоровье ни к черту, мне уже все трын-трава, ну и кому какое дело? И потом, это ж правда.

Однако был у меня знакомый голландец, который не скрывал, что стакнулся со шлюхой. В Амстердаме он служил в армии. Однажды пошел в увольнение: денег кот наплакал, а яйца аж разбухли. Обалденная баба превзошла все его ожидания. Но подле ее койки стоял бачок с крышкой, наподобие мусорного ведерка. И нынче такие найдешь в мелочных лавках. Так вот, когда знакомец мой кончил и сдернул презерватив, шлюха любезно приподняла крышку. Бачок, полный розовых и бурых использованных гондонов, смахивал на огромный торт. Липкое резиновое месиво так впечатлило моего приятеля, что с тех пор он больше не ходил к шлюхам. Правда, мы не виделись лет двадцать, – может, он уже передумал. Он был художник и часто этот случай вспоминал; наверное, богемный долг призывал его быть чуточку скандальным. Видно, он хотел поразить меня, в подобных делах не искушенного.

Единственный раз в жизни я попытался купить проститутку, но все пошло наперекосяк. Не оттого попытался, что яйца разбухли, – скорее от одиночества. Порыв – вроде как бултых в омут. Супруга моя еще здравствовала, однако вся беда в том, что рано или поздно жена превращается в сестру. Это в лучшем случае, а в худшем – становится врагом и главной препоной счастью. Получив все, что хотела, супружница моя не понимала, на черта я ей сдался. Все радости, которыми прежде меня завлекали, постепенно иссякли, и на мою долю остались одни обязанности вкупе с пожизненным заключением. По-моему, большинство женщин не разбираются в природе мужской сексуальности. Им невдомек, что для мужчины секс нечто большее, чем, скажем, милая необязательная забава вроде икебаны. Не раз я пытался об этом поговорить, но женин отклик был неизменен: раздражение или глухое непонимание, словно ей докучал назойливый пришелец из параллельного мира. Я так и не уяснил, была она бессердечна, тупа или просто цинична. Да и какая разница? У нее было на лбу написано: «Меня это не колышет». Ее вполне устраивала роль пресной англичанки, у которой в жилах снятое молоко. Когда женился, я понятия не имел, что страсти и пыла в моей нареченной, как в треске. Поначалу-то она расстаралась, но затем решила, что можно больше не утруждаться. После чего навеки вперилась в телевизор, перед которым вязала тесные полосатые джемперы. Очень подурневшая, вялая, она оккупировала диван и все больше смахивала на огромную белую булку в целлофане. Англичане редко делятся своими бедами, но я вдосталь наговорился с такими же горемыками (обычно в каком-нибудь баре, где все мы оттягивали возвращение домой) и, читая между строк, узнал, как много нас, угодивших в панический кошмар воздержания, которое гасит душевный огонь, порождая злобу, одиночество и меланхолию. И тогда бултыхаешься в омут. Порой я гадаю, не потому ли набожные пуритане так ратуют за брак, что это наивернейший способ максимально ограничить плотские радости.

В Арчуэе девушка на углу притворялась, будто кого-то ждет. Короткая юбка, сапоги, избыток косметики. По-моему, лиловая помада, но, может, это я уже после придумал. Стояла зима, хотя в Арчуэе не разберешь, какое время года, в хорошую погоду там всегда конец ноября, а в плохую – начало февраля.

Вообще-то стояла «зима недовольства»[2]. На улицах горы мусора, не купишь хлеба или «Санди таймс», в Ливерпуле даже покойников не хоронили. Печного топлива не достать, поди попробуй лечь в больницу, пусть у тебя хоть рак. Профсоюзные товарищи пытались затеять революцию, и корабль нашего особенно безнадежного премьер-министра получил пробоину. Мне всегда нравилось, что я англичанин, но хуже дней не припомню, тогдашняя британская жизнь хоть кого привела бы в отчаяние. В то время всем требовался призрак утешения, даже не женатым на Огромной Булке.

Девушка – в белой пушистой шубейке. В вихре уличного мусора на холодном ветру она была как светоч в тумане. Я невольно залюбовался ее ладной фигурой; в паху засвербело, в животе возникла легкая пустота.

Впервые в жизни я нацелился на проститутку, однако сказал себе, что надо проехать мимо. Еще заведет куда-нибудь, а там меня оглушат и отнимут бумажник. И в полицию не заявишь – стыда не оберешься. Все так, но в конце улицы сила воли моя будто по волшебству иссякла. Что-то овладело моими руками, заставило развернуться и, вопреки здравому смыслу, покатить обратно. И вот я уже притормозил возле девушки и опустил стекло. Сердце бухало, на висках выступил пот. Мелькнула мысль, что от волнения все равно могу и оплошать.

Мы смотрели друг на друга, а я молчал, ибо язык не слушался.

– Что? – спросила девушка.

Не зная точной формулировки, я прибегнул к удобной двусмысленной фразе:

– Времечко найдется?

Девушка взглянула на часы, тряхнула запястьем и приложила его к уху.

– Извините, остановились, – сказала она. – Не везет мне с часами.

Голос был приятный – мягкий и мелодичный. Говорила она с заметным акцентом, который я не распознал. Я сделал новый заход:

– Вы на работе?

Она ответила недоуменным взглядом, но потом поняла. На лице нарисовалась вся гамма – от негодования до радости. Девушка рассмеялась, очень мило прикрыв рукой рот:

– Ах, вот оно что! Вы приняли меня за девку!

– Ради бога, простите! – испуганно забормотал я. – Извините, я не знал… думал… Господи, как неудобно вышло-то… Пожалуйста, извините… кошмар… чудовищная ошибка…

Она все смеялась, а я сидел истуканом, уши мои пылали. Надо было сразу уехать, но я почему-то остался. Наконец девушка умолкла, а потом вдруг открыла дверцу и плюхнулась на пассажирское сиденье, обдав меня удушающей волной весьма противных духов. Вспомнилась моя дряхлая бабушка, которая таким способом пыталась скрыть амбре недержания.

Девушка сидела рядом, дерзко на меня поглядывая. У нее были темно-карие глаза и блестящие черные волосы, красивая стрижка «сэссон» – кажется, так называется. Я уже помянул ее классную фигуру: крутые бедра, большая грудь. Вообще-то мне нравился другой тип женщин.