Софи Энгель

Розы

Мне тогда было около семи лет. Маленький, аккуратно одетый, опрятный мальчик. Мать даже на даче не давала мне распоясаться и лишний раз запачкать руки. Кажется, уже тогда на моём носу жучками бегали веснушки, а за солнечный май мои волосы приобрели чуть более светлый каштановый оттенок.

Кажется, это было в июне. Хорошо помню, как цвели садовые розы, летнее солнце обжигало по-особому горячо, дождей же почти не было, а если и были, то оставляли после себя приятную прохладу и свежесть, разбавляя знойное утро своим вкусом. Но этот вкус чувствовался недолго. Совсем скоро жара брала верх и иссушала замученную солнцем землю.

Помню, это было на даче. Помню недовольную мину отца и причитания по дороге. Он, в отличие от нас с мамой, никогда не горел желанием ехать туда, особенно в свои выходные. В машине всегда был груб, не стесняясь мамы и меня, открывал окно и поливал отборными словечками не угодивших ему автолюбителей. А мама закрывала мне уши, но я всё равно всё слышал. Каждую такую поездку мой словарный запас пополнялся, но почему-то пустить его в ход не решаюсь до сих пор. Думаю, я боюсь стать таким же, как он.

Когда мы приезжали, нас ждала капитальная уборка. То есть маму. Она везде мыла, залезала даже в мышиные норки, пылесосила, вытирала пыль, а после обычной мойки полов брала тряпку и мыла всё вручную с мылом, после чего кухня, баня и беседка сияли такой чистотой, что можно было надеть белые носки, пройтись по каждому из домиков, и они бы остались чистыми. Одновременно с этим мама успевала готовить на всех обед и гарнир к вечернему шашлыку, а ещё следить за мной и развлекать.

Уже в столь юном возрасте я восхищался трудолюбием мамы и старался во всём ей помогать. Чаще всего, конечно, я лишь делал хуже и отвлекал её: то рассыплю что-то, то пролью, испачкаю, разобью, сделаю наоборот. Но эта любящая и нежная женщина всегда прощала меня, позволяла повторить и помогала убирать, всепрощающе смеясь и улыбаясь мне.

Один лишь отец недовольно бурчал, становясь похожим на кастрюлю с компотом. Он ходил туда-сюда в попытках приготовить шашлык, заносил в дом грязь и надменно обращался с мамой, совершенно не чувствуя мук совести за её рабский труд.

Отец всё воспринимал, как должное: ведь он работает, приносит в семью деньги, он — защитник и добытчик. Ему нужен отдых! А бабская, точнее рабская работа по дому, — совсем не его дело. И ничего, что мама тоже работает, ничего, что отводит и забирает меня из школы, водит по кружкам и врачам. Она работает из дома, а значит ничего не мешает ей заниматься и всем остальным. И вообще, отец не считал мамину работу чем-то серьёзным. Он вообще не считал, что она может уставать.

После сытного и вкусного ужина с шашлыком из курочки и хрустящего после объятий пламени хлеба, мама укладывала меня спать. У меня была своя маленькая комната на первом этаже. После материнских поцелуев, сказок и укутывания в одеялко я смотрел в тёмное окно. Каждый день ложился спать строго в 21:30 и мог наблюдать за закатными лучами солнца — как же красиво они исчезают — какие разнообразные оттенки показывались в небе, и слива, растущая подле окна, создавала красивую картину на фоне звёзд, постепенно рождающихся на небесном полотне. Эту изумительную картину сопровождали разного рода звуки: я слышал кузнечиков и лягушек, бессмысленно болтающих в ночи, порой пугающие скрипы, исходившие из глубины дома, бывало, проезжали машины — их я считал. Иногда слышались редкие, но звонкие и весёлые голоса прохожих, только вот слов никогда не мог разобрать. Постепенно, утопая в ночи, её голосах и изображениях, я засыпал, растворяясь в затемнённой комнате.

На следующий день мама принималась за наш небольшой садик. Она просыпалась рано, оставляя меня и отца в постелях, готовила завтрак, а затем отправлялась туда.

Участок наш был совсем небольшой: помещал домик, сливу за ним, баню и садик, который находился между баней и нашим домиком. Среди цветов была тропинка между двумя домами, а рядом крохотная полянка с мангалом, качелями и беседкой, где я чаще всего играл.

Когда я проснулся, отец ещё спал. Завтрак нашёл на столе — манная каша, заботливо прикрытая тонким полотенцем. Каши я не любил, поэтому, съев пару ложек, осторожно сливал её в раковину, не забывая следить за звуками, чтобы не быть пойманным. Затем переодевался и с радостной улыбкой бежал к маме — знал, что она в саду. И бежал изо всех сил мимо цветов и кустов, чтобы скорее присоединиться к ней.

Садовые розы уже расцвели. Тёмно-бордовые бархатные лепестки пышным слоем обременяли стебель. Они были похожи на бальное платье богатой леди, будто юбки слоились и заворачивались в прекрасный томный цветок. А сама ножка цветка была такого приятного, зелёного оттенка, так красиво дополняющая своим сочетанием сам цветок.

Вскоре проснулся папа и оставил то, из-за чего мне этот день так ясно запомнился.

Недовольный он вышел на крыльцо, разглядел нас и уже издали начал свою грубую, крикливую речь:

— Маша! Какого хрена на столе ничего кроме сраной манки? На кого я похож, скажи мне?! Где хлеб, где нормальная еда?! На тебе два мужика, ты из нас баб не делай! — он уже подошёл почти вплотную и теперь, разглядев наши занятия, покрылся красноватым оттенком. В лице виднелась злоба, он гневно поджал губы, брови его вот-вот должны были сойтись вместе. Двухдневная щетина чуть ли не поднималась дыбом. Мама молчала, виновато уткнувшись в свои любимые розы. — Чем вы занимаетесь? Маша, ты совсем дура? Ты зачем, глупая баба, приучаешь малого к этим делам? Вчера заставляла убираться, а теперь цветочки сажать?! Что из него вырастет? Рожала бы дочь, была бы такая же идиотка, сажала бы сраные цветы! — каждое слово из его речи было пропитано отвращением, интонация бегала в диапазоне между угрозой и насмешкой. Он подошёл совсем близко и наступил ногой на розу.

— Папа, хватит! — не выдержал я, вступился, боясь, что он вновь может сделать маме больно. Я считал нечестным то, что она так отчаянно впахивает, а он, полёживая на диване, позволяет себе подобное. Да и было обидно, ведь я сам искренне желал