Анна Идесис

Прозрение

Они смотрели друг на друга, глаза в глаза, она и старинная, посеченная временем, с потрескавшейся краской, икона шестнадцатого века, пережившая не одну войну, кровавую пролетарскую революцию и эпоху социалистического нигилизма. Свет, пробивавшийся сквозь мутные окна, размывал густоту пространства и исчезал в самом дальнем углу, рядом с алтарем, под пронзительными взглядами утонченных лиц и фигур, замурованных в дерево их творцами. Издалека, из соседнего помещения, хор, звучавший как сквозь сон, через толстые стены, выводил неизвестные ей слова молитвы. Звуки оживали, резонируя от стен, поднимались вверх под купол, как жидкий дым от ветхозаветного жертвенника. Певчих раньше здесь никогда не было — это скорее музей, а не действующая церковь.

— На праздник позвали для усиления эффекта, — догадалась она. То, что возникало благодаря их голосам было похоже на тончайшую вибрацию, проникающую внутрь человеческого тела. Канун Рождества! В будние дни здесь открыто строго до пяти, нужно выстоять в очереди, чтобы купить билет. Она выстояла и сейчас на морозе, оплатила билет по цене: граждане России по пятьсот, иностранцам тысяча. Потом нужно пройти сквозь рамки металлоискателей, и рассудительный, как профессор Йельского университета полицейский вежливо заглянул в сумку — нет ли чего запрещенного.

— Ничего? Проходите!

Человеческий поток проникал сквозь двери музея, и расплескивался внутри огромным гулким озером. Экскурсоводы монотонно, как фоновое радио, сбившимся в кучку слушателям о каждом экспонате, о каждой иконе — по датам, по полочкам, в строгой иерархии. Порядок, доведеный до совершенства множеством повторений — без радости и вдохновения.

Прислушавшись, она почувствовала, что информация уничтожает ощущение, которое возникло вначале. И она ушла в сторону, подальше от прагматичного голоса сухо и безжизненно пережевывающего факты. Поближе к хору, к невидимому кружеву, которое плетут голоса. Разницы нет какой век, и когда, и кем построено. Что-то в этих образах на стенах притягивает, переворачивает душу. А эта икона — живая. Зрачки буравят пространство, пробираются в душу, на своем пути создавая хаос из сложившегося, беспорядок на том месте, где еще вчера как ей казалось все устоялось, прочно и непоколебимо.

— Но этот порядок он же не настоящий, это иллюзия! — внушают его глаза. Они будто знают про нее все. Просто две черные точки, поверх наложенного коричневатого фона лица и более светлого, изображающего взгляд святого. С позолотой на заднем фоне, обозначающей ауру. С золотистыми пятнами теней от невидимого источника света впереди. Конечно, это же не простой человек! И тот кто впереди, невидим, тоже не простой человек, вернее он вообще не человек наверное. Но они живые! Она могла поклясться, что святой смотрит на нее живыми глазами, не осуждает, совсем нет, но как-то строго… и этот жест рукой… Милосердный жест! Словно принес он его в эту комнату из раннего христианства. Темные времена. Они умирали смиренно потому что знали — так нужно. И вера их была больше, поэтому и ценней сейчас.

— Я прощаю тебя! Иди с миром!

За день до этого, она собралась, но не пошла, было ленивое новогоднее настроение. Хотела пойти, но было холодно, идти нужно было через мост, над покрытой толстым панцирем льда рекой, пронзительный ветер забирался внутрь пухового пальто, холодил сквозь ткань. Полтора километра до метро, и потом еще в метро сорок пять минут сидя рядом с полным, флегматичного вида подростком, со стекающим в телефон лицом. Чтобы убить время она читала. Водила глазами по строчкам, а смысл ускользал конечным вагоном поезда, покидающего вокзал. Хотела прийти сюда еще раньше, когда не было такого мороза, но засмотрелась в телевизор, одна программа за другой, шел новый сериал — затянуло, потом сразу новости, а потом, любимая передача. И полное разжижение мозга. В новогодние праздники так много всего нужно успеть сделать — купить продукты на неделю, погулять с собакой, сходить с сыном в магазин электроники, ему — новые наушники для игры подавай. Потом еще спортивные штаны купить в школу — старые порвал. Собралась, и не пошла. И теперь когда она здесь, ей стало стыдно за то, что не пришла раньше. Но он все понимает и прощает ее. Этот святой и тот кто впереди него. Светлый. Отбрасывающий золотистые тени на предметы.

— Все не так! Как будто все так! Но все не так!

— Но я прощаю тебя! — говорит святой, — и он тоже прощает. И всегда так было. И будет!

— Вот боже, я живу, нормально живу, есть то и это…но что-то не так…чего-то нету…не хватает чего-то…И этот страх вечный! Зачем он? И чувство вины и ощущение несовершенства. Не всегда конечно, периодически.

И словно в ответ, грусть спрятанная глубоко внутри, до поры до времени, из глаз слезами. И опять этот взгляд, не отпускает, будто нет преград для него никаких в человеческом теле, нет никакой тайны, прямо в самое запретное, что никому, даже самой себе… и жест все прощающий…

— Это ничего, видишь уже не болит, оно и до этого не сильно болело, потому что уж очень далеко спрятано, да и как жить, если все время болит … Но сейчас ты здесь и я прощаю тебя, и тот кто впереди, он тоже прощает. Иди с миром. А болеть больше не будет, верь мне!

— Почему я переживаю, будто в моей семье горе? Ведь это не я потеряла мужа, сына, родителей! К чему эта способность воспринимать чужое, как свое собственное? Живут же некоторые без каких-то сомнений. Просто день за днем. И наверное счастливы! Может когда — нибудь станет необходимым и сострадание, но не сейчас, а потом, ведь зачем-то есть оно в нас, хоть и совсем бесполезно при нынешней жизни. А может это вообще не для людей, не для этого мира создано? Просто случайно к нам попало, по ошибке. Предназначалось для другой цивилизации. Вот смотришь на все, и не понятно, зачем? Ведь даже животное лишать жизни жалко. А там столько людей гибнет, и за что? Ради чего? Когда при Иване Грозном, народ сотнями мучали и убивали. Но это было нужно зачем-то. Цели были. И какими изощренными были их пытки и убийства, словно от этого благосостояние и радость еще живущих зависела. А потом мучались от кошмаров. Ведь точно же мучались! И сейчас туда глядим, не вперед к свету, а туда — во тьму. Счастье оно не извне, оно внутри. Но внутреннее иногда прорастает наружу уродливыми формами. Темные деревья