Историческое время между царствованиями Петра Великого и Екатерины II, также названной Великой, как бы проваливается в сознании людей, поверхностно знакомых с российской историей XVIII века. Да это и понятно – время Петра I напоминает ослепительную вспышку, после которой трудно рассмотреть что-либо другое. Грандиозные реформы, охватившие абсолютно все сферы русской действительности, иная, чем прежде, философия жизни и вообще все новое, непривычное: от огромного военно-морского флота и города на берегах Невы до алфавита и башмаков – эти и тысячи других явлений, черт и черточек уже современникам говорили о необычайности времени, в которое они жили, о фантастическом происшествии (для многих – несчастье) со страной, о головокружительной перемене, совершившейся с ней за каких-то два с половиной десятилетия. Особую остроту этим впечатлениям придавали методы, которыми внедрялось, точнее – навязывалось Петром новое. В последнем слове знаменитой пушкинской фразы: «Россию поднял на дыбы» – в принципе можно поставить два разных ударения, и оба варианта дают два выразительных образа для обозначения происшедшего со страной при Петре Великом.

После яркой реформаторской вспышки короткие послепетровские царствования, калейдоскопическая быстрота смены самодержцев и фаворитов оставляют впечатление убожества, ничтожности, бессмысленности. Почти четыре послепетровских десятилетия – от Петра I до Екатерины II – в сознании потомков как бы сжимаются до нескольких лет, и кажется, что длившееся бесконечно долго тридцатипятилетнее царствование царя-исполина (1689–1725) почти сразу же сменяется таким же ярким, плодотворным, одним словом – «славным» царствованием Екатерины Великой (1762–1796). Когда после некоторого времени застоя снова победно засверкало грозное русское оружие и пределы империи опять стали расширяться, заблистал русский гений, вновь пришли великолепные достижения и победы в различных сферах человеческой деятельности – идет ли речь о фельдмаршале Румянцеве или механике Кулибине, поэте Державине, адмирале Ушакове, драматурге Фонвизине или генералиссимусе Суворове.

Послепетровское время называют «эпохой дворцовых переворотов». Это пусть и не совсем точное определение прижилось в литературе, искусстве, оно было усвоено общественным сознанием, и заменить его маловыразительным и в принципе неточным хронологическим определением «вторая четверть XVIII века» не удалось. У меня нет намерения вторгаться в спор о том, как называть ту или иную эпоху, я хочу, не ставя никаких историософских задач, рассказать о первых трех не особенно известных широкой читательской массе послепетровских царствованиях: Екатерины I (1725–1727), Петра II (1727–1730) и Анны Иоанновны (1730–1740).

Петр I принимает титул императора. 1721

Маленькой горкой книжек и брошюр по сравнению с Монбланом литературы о Петре Великом выглядит все, что было написано за два с половиной столетия о времени Екатерины I, Петра II и Анны. Если исключить широко известные курсы истории России, подобные «Курсу русской истории» В.О.Ключевского или «Истории России с древнейших времен» СМ.Соловьева, то можно назвать лишь несколько книг, достойных внимания читателя, желающего углубить свои знания о том времени. Это две брошюры К.И.Арсеньева «Царствование Петра II» (СПб., 1839) и «Царствование Екатерины I» (СПб., 1856), с которых, в сущности, и начинается историография первых послепетровских царствований. Достойны упоминания и книги профессора Д.А.Корсакова «Воцарение императрицы Анны Иоанновны» (Казань, 1880) и В.Н.Строева «Бироновщина и Кабинет министров» (М., 1909–1910).

Требуют осторожного, критического чтения основанная на легендах работа князя П.В.Долгорукова «Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны» (М., 1909), а также две книги известного польского популяризатора русской истории Казимира Валишевского – «Царство женщин» (М., 1911) и «Наследие Петра Великого» (СПб., 1906).

Свадьба императора Петра I и Екатерины (Марты Скавронской). 19 февраля 1712

Советская историография упорно демонстрировала пренебрежение к этому периоду русской истории и интерпретировала его однозначно как безвременье, как нечто переходное от одной эпохи к другой, как подготовку к Пугачевскому восстанию, очередной классовой битве – «движущей силе истории». Именно к этой мысли подводили читателя две книги, вышедшие в советское время и посвященные послепетровскому периоду. Их названия весьма характерны: «Крестьянское движение и крестьянский вопрос в России в 30—50-е гг. XVIII века» (П.КАлифиренко. М., 1958) и «Классовая борьба и общественно-политическая мысль в России в XVIII веке. 1725–1773 гг.» (В.В.Мавродин. Л., 1964).

Петр I на смертном одре

Когда же заходила речь о довольно запутанной политической ситуации после смерти Петра I, не назначившего наследника, то для объяснения всего и вся шла наиболее подходящая фраза В.И.Ленина о том, что, в отличие от пролетарского переворота 1917 года, в XVIII веке «дворцовые перевороты были до смешного легки, пока речь шла о том, чтобы от одной кучки дворян или феодалов отнять власть и отдать другой», что в принципе верно, хотя ничего и не объясняет. Невнимание историков-профессионалов к эпохе дворцовых переворотов привело к тому, что знания о ней любознательный читатель черпал главным образом из романов Валентина Пикуля «Слово и дело», «Пером и шпагой» и других. Лишенные чувства историзма, основанные на весьма вольной трактовке фактов, они несли в себе хоть какую-то информацию, и не раз после публичных лекций ко мне подходили люди с конспектами, составленными по романам Пикуля, с тем чтобы я помог им отделить плоды буйной фантазии романиста от подлинных фактов истории.

Весь февраль и десять дней марта гроб Петра находился в большой «сале» Зимнего дворца, которая была превращена в «каструм долорис, или печальную салу»

Впрочем, феноменальный успех романов Пикуля вполне заслужен и объясняется не только полной немощью советской исторической науки, не способной противопоставить темпераментному романисту правдивую книгу, но и временем, когда массовый читательский интерес к «исторической клубничке» из жизни Анны или Елизаветы объяснялся общественной обстановкой и нравами семидесятых – начала восьмидесятых годов XX века. И Пикуль чутко уловил общественный запрос и оперативно и умело откликнулся на него. Более того, романы Пикуля о XVIII веке пользовались колоссальным успехом еще и потому, что застой и гниение оказались чем-то созвучными послепетровской эпохе с ничтожными личностями у власти, душной атмосферой придворных передних, мелочностью и страхом.