Двадцать лет тому назад в моем телевизоре было всего пять программ — первый канал, второй, местный — и два польских. До моря — сорок минут езды, ночью над школьным двором кружили летучие мыши, где-то за окружной дорогой была Польша.

Калининградские подростки тех лет кое-как говорили по-польски, фарцевали по мелочи, катались в соседнее государство сначала по пионерским путевкам, а потом и границы открылись. «Курица не птица, Польша не заграница», — басили мы, пуская дым польских сигарет с ментолом. И действительно, Ольштын был нам ближе и понятней, чем Москва, — да где та Москва! — даже Питер, столица Северо-Западного региона, находился за границей нашей ойкумены.

Роман своего одногодка Витковского я читал, не заглядывая в сноски — его символика, язык, герои мне понятны. Наверное, все мы, рожденные в 1975 году, выросшие в странах соцлагеря, этот язык понимаем, и те, кому сейчас 35–40, прочтут эту книгу, не спотыкаясь на незнакомых оборотах.

Потому что в одиннадцать лет мы смотрели «Интердевочку», а в тринадцать покупали водку у таксистов. Мы приучены лавировать между пошлейшими секс-комедиями и киноклассикой, финансовыми пирамидами и безнаказанной коммерческой деятельностью. Как и герои Витковского, мы уже не видели в обломках империи следов катастрофы, лишь странные формы, которыми можно весело играть в игры разной степени пристойности. По крайней мере, «казаки-разбойники» часто заканчивались групповым петтингом в недрах склада стройматериалов, настолько же бездумным, как и сексуальная оргия дальнобойщицы Марго. Мы привиты от древнекитайского проклятия «чтоб вам жить в эпоху перемен!». Мы в эту эпоху выросли.

Точно так же у многих из нас не было дома-крепости, и мы научились носить свой дом с собой, как везут его по трассам в своих кабинах герои Витковского — «рефы», «скелеты», «сундуки»… Знать дороги, как свою кухню, быть в пути, не иметь корней — вернее, нести их с собой, как перекати-поле, — эту жизнь выбрали для себя многие из нас.

Возможно, поэтому полотно романа держится не на сюжете, а на персонажах, оно растянуто между ними, как ткань палатки. И легко становится передвижным театром, дорожным алтарем, временным пристанищем героев, проводящих жизнь в дороге.

Марго, сбежавшая из детдома, становится дальнобойщицей, и, согласно двусмысленной коннотации этого слова («дальнобойщик» перевозит грузы на большие расстояния, а «дальнобойщица» — плечевая проститутка), переходит из одной ипостаси в другую — там совершаются анонсированные авторским подзаголовком «метаморфозы Марго».

То она — представитель тяжелой, традиционно мужской профессии, высшей ее касты: «я реф, то есть аристократия». То она чувствует «зов», и — «удивительное возбуждение ударяет приливом крови мне в голову и заставляет одеться под путану, надеть большой рыжий парик, торчащий во все стороны, <…> фиолетовые чулочки, черные блестящие сапоги выше колен, втереть в себя лосиный жир <…>, который действует как афродизиак, и идти в заполненную выхлопами ночь».

Вечному движению Марго противопоставлен паралич другого персонажа — святой Аси от Дальнобойщиков. В отличие от Марго, все время находящейся в пути, Ася прикована к инвалидному креслу. Спасаясь от одиночества, девушка покупает рацию и выходит в эфир на водительских частотах. Она становится божеством дорожной субкультуры, верховным диспетчером, эротическим симулякром: «А лет ей было пятнадцать. Двадцать. Двадцать два. Знак Зодиака: Козерог, морозное январское утро. Цвет глаз: замерзшая лужа; цвет волос: иней. Любимый цвет — кремовый, любимая книга — их слишком много, любимый камень (вопреки гороскопу) — гранат, мечта — бегать или хотя бы ходить». Никто не знает ее адреса; все хотят его знать.

Внезапно исцеляясь после религиозных видений, Ася идет на поиски Святой Крайней Плоти, оставив записку бабушке: «„Я стала святой, ангел меня вылечил, Бог дал мне миссию“. И дописала: „Не ходи с этим на радио“».

И тут стоит отметить религиозную тему, характерную для прозы страны с сильными католическими традициями. Религия в текстах Витковского подобна маятнику: персонажи то горят в чистом экстазе, то непринужденно крестят перед минетом и рот, и член. Бог у Витковского яркий, глянцевый — автор фиксирует этап перехода религии из категории духовной в категорию легкой, легчайшей промышленности. Материализацию Святого духа в календарики, постеры, рекламу, эфир — во благо и спасение у святой Аси, в искушение у Вальдека Мандаринки, парня из Польши «категории Z», прорывающегося на польский аналог «Фабрики звезд».

Пелевинский «солидный господь для солидных господ» перекликается с одноразовыми богами несолидных героев Витковского: дальнобойщиков, поп-звездочек, «теток»-гомосексуалов, хромой плечевой проститутки, татуированной отмороженной лесбиянки Греты и растлевающей воспитанниц приюта директрисы, у которой отрезана грудь, у которой нет в жизни ничего, кроме ЭТОГО. Того же, «что у семнадцати-восемнадцатилетних с маленькими попочками и носиками, с птичками-яичками… И мне кажется, это единственное доказательство бытия Божия — что и у старых бабок, и у старых гомиков, и у старых лесб ЭТО ЕСТЬ. Причем, у них это развито даже лучше, чем у молодых. В качестве компенсации что ли. Так что даже если оно у них старое, а сами они стали бесформенными, пусть их грудь словно перекатывающиеся кучи жира, одна из многих складок живота, но ОНО у них есть и работает».

И многим заменяет душу, гипертрофируется, как слух у слепых, как руки у паралитика. Соитие, потребление, движение заглушают на время экзистенциальную тоску, затыкают зияющие дыры в душе.

Исповедь «фабриканта» Вальдека, выходца из субкультуры «остановкеров», хулиганящих на автобусных остановках, у трасс, но никуда не едущих, только глядящих вслед фурам, фактически есть акт художественной деконструкции. Витковский через нарастающий абсурд повествования показывает всю мелкотравчатость мечты о славе и всю относительность мечты — любой.

Вальдек ест лошадиную мазь, оказывающую эффект, подозрительно похожий на эффект кокаина, прорывается из мирка гопников-остановкеров на национальное телевидение. Делает быструю карьеру на имидже провинциала и попытке самоубийства в эфире, идет по миру с перерезанной рукой, на которой уже разместили рекламные надписи, поет хит «Самоубийца» на новогоднем телевизионном балу, спит с «хоть и Стареющей, но Элегантно Стареющей Звездой», снимается в рекламе всего подряд, и, не выдержав, сбегает. Марго встречается с ним у ксендза, который больше похож на директора рехаба, а очищение от скверны — в чистом виде реабилитационная клиника для нуворишей: массаж, клизмы, солярий. И это еще одна зафиксированная Витковским метаморфоза нашего времени: стремление к духовности, которая имеет в глазах нынешних клерикалов скорее телесную, желудочную природу — пост превращается в диету.

Бегущие от своего прошлого герои Витковского забывают, от чего и куда они бегут; бег, дорога становятся образом жизни, в которой пространство и время сливаются странным образом в одно измерение, покрытое серым асфальтом, размеченное километровыми столбиками, поделенное хронометражем и раздробленное эфирными частотами водительской рации.