TIR[13]

TIR

TIR

Звучит, как «зверь». Ну да, по-немецки «Tier». MAN[14].

«Man» по-английски и, кажись, по-немецки тоже — «мужик». А вместе получается что-то вроде «зверь-мужик».

— Что? За что меня? Что? Ну и что, что нет шайбы. Но я же на стоянке, Цыца может подтвердить. Я вообще только час в пути. Закончились у меня шайбы, а мясо — кровь из носу — надо отвезти, иначе протухнет.

Вы мою шефиню спросите. Не машина — старый труп. Теперь таких MAN'ов больше не производят. Но я люблю его. Он такой, ну… такой… такой большой! Я обращаюсь к нему, как к женщине, а вернее, как к животному: «Страшуля». Это корова, например, может зваться Красуля, а у меня машина — страшная, ленивая, неуклюжая, но если знать к ней подход, то и ее можно неплохо подоить. Штраф? Пятнадцать тысяч? Гражданин начальник! Большая машина — большой штраф. Ха-ха-ха, старый анекдот, жаль, что не смешной. Ну ладно, вот вам адрес фирмы, Хишпан Мариола — ООО «Mariola Spedition», пошлите это шефине, Варшава, улица Радарная, вы там спросите, любой вам скажет. А если здесь, на месте, то вот вам нож и режьте меня. Шефиню сразу кондрашка хватит. И что еще? Давление недостаточно? Я подкачивала. Сколько? Уехать на ближайшую стоянку? Уже уехала, уже меня нет! До несвидания, гражданин начальник. Вот работка-то, всё палкой да палкой. Всегда и везде полиция в… Именно там.

На якобы недокачанных совершенно спокойно добираюсь до «Nevada Center». Ни дать ни взять Америка, хоть и в поле построенная. Сначала подкачиваю эти чертовы шины. Так. Сил больше нет. Потом заправляюсь и получаю в награду талон на обед ценой в пятнадцать злотых. Снимаю перчатки, бросаю на сиденье, выключаю вебасто[15], беру сумку, высовываюсь из кабины, смотрюсь в большое, как тарелка, зеркало, подкрашиваю губы, закрываю кабину и иду в сортир. Мужской, другого нет. Этот мир не для женщин. Достаю маркер и пишу на стене:

Я здесь была,

Я здесь стояла,

И жизнь свою

Я здесь просрала…

— потому что у меня иногда что-то такое вдруг как подкатит к сердцу, что не могу не написать стих в мужском сортире. Достаю элегантненькое золотое зеркальце и привожу себя в порядок. Делаю себе свой маленький Париж. Подпорченный немного кошмарной вонью и како-(в буквальном смысле) — фонией из соседней кабины. Они жрут всю эту колбасню и свинокопчености, истекающие жиром поджарки, всё, чем здесь торгуют, чтобы потом этим же говном и кончить. Еще только шаржик на Грету с подписью «Herman-Transport», это ее должно зацепить. Рядом уже кто-то до меня успел нарисовать прекрасную принцессу со звездочками вместо глаз, с волшебной палочкой, с громадными буферами, слушающую рацию, и подпись: святая Ася от Дальнобойщиков. А я что?! Взяла и себя тоже увековечила рядом со стишком, сильно при этом свой силуэт облагораживая эстетически утонченной голенью, и волосы слегка поправила, потому что встала на стоянке только сегодня, в пять утра, а так уже два дня в рейсе.

Причепурилась, иду в «Макдональдс». Ем за «лучшим русским столом», потому что я реф, то есть аристократия. Сажусь у аквариума. В «Неваде» господствует строгая иерархия, здесь три точки, из которых «Макдональдс» стоит выше остальных, а в нем аквариум, около которого могут сидеть только большие рыбы, то есть рефы: я, Грета, Збышек, Илай и т. д., и еще русские в меховых шапках, которые все время спорят, кто за сколько времени доехал от Амстердама до Москвы. Даже минуты считают. Игра у них такая. Перед «Макдональдсом» есть даже маленький зверинец: павлины, клетки с кроликами.

После рефов в иерархии стоят бочки[16], потому что у них всегда много товару остается «на стенках» и стекает, так что приятель, Лысый, шоколад возит и с каждого рейса литров до сорока шоколада сливает со стенок в обычные пластиковые бутылки из-под минералки, а когда шоколад схватится — самое то, что надо! Обожаю эти бутылки! Срежешь ножом пластик — и пожалуйста — отливка после «Бескидской»[17]. Как шоколадные деды-морозы, только без обмана, не пустые внутри. Ниже в иерархии — сундуки[18], мешки (а пекаэсы по большей части мешки) и скелеты[19](они возят жилые контейнеры в Германию, понятное дело, что такие контейнеры — пустые, тоже мне груз). Едят из миски взятое из дома или на шмеле перед контейнером сварганят. А когда, например, на пароме спросят про национальность, чтобы не мешать поляков с другими народами, и спросят пекаэса: «Поляк?», он отвечает: «Нет, пекаэс». Ха-ха-ха! А спрашивают, потому что должны сориентироваться и случайно не поместить рефа в одну каюту, например, с тремя скелетами. Потому как западло.

Русские везде поразбросали свои полиэтиленовые сумки-пакеты, набитые разными свитерами, всяким мусором, они чем-то очень озабочены:

— Эй, Марго, знаешь новый указ?

— Что, царские времена вернулись?

— Пока другой. Немцы объявили, что дальнобойщики могут въезжать на их территорию только по четным дням, да и то исключительно с утра до вечера, а ночью нет. А то пробки у них образуются.

— О-хо-хо, вот плечевым работы прибавится!

Откусываю от булки.

— Сами себе этот указ и продавили, — говорю я с полным ртом.

— Ну да, у немецких властей через постель продавили.

Они такие особые охранные периоды называют «эльдорадо». Тысячи фур день и ночь торчат в приграничной колейке[20]и не могут ехать. Мужики друг друга поливают из ведра перед машиной, грязная мыльная вода течет по асфальту, кто-то готовит еду в полевых условиях. Почти раздетые, весело, как на кемпинге. Торгуют по углам, кто что провез. Только у сундуков ничего нет. Оно и понятно. Пока стоят, режутся в игры всех народов мира, потому что здесь в чистом виде интернационал.

— Сундуки всегда в прогаре.

— Эй, Марго, ты что имеешь против сундуков? Да ты хоть раз полюбила бы сундука!

— Ха-ха! Нет уж, слишком неравный брак! Что бы на это сказали мои родители, которых у меня нет? Эй, Алешка!

— Что?