Летиции, исключительной женщине

Сет знает, что скоро умрет. Тот факт, что ему всего двенадцать, не изменит ничего.

Кто-то придет за ним, чтобы отвести его на электрический стул. На голову ему натянут капюшон, привяжут, к подлокотникам и ножкам стула за запястья и щиколотки. Потом его поджарят.

Вот так оно все просто.

— О! Боже мой!.. О! Боже мой!..

Он закрыл глаза. Это был смешной рефлекс — но, по крайней мере, теперь он больше не видел трупа, распростертого у его ног.

Сет выглядел как любой другой подросток: джинсы, футболка с логотипом «Лэйкерз» (такой же украшал бейсболку), кроссовки «Найк». Карманы были набиты жевательной резинкой. На шее висел плеер.

В течение всей недели он был обязан носить униформу своего учебного заведения — Института медицины и психологии Сен-Фуа. Но она ему не нравилась. Как не нравился и сам институт с его промозглыми классами, обнесенным решеткой парком и учениками-тупицами — другого слова для них он не мог подобрать, — а также необходимость жить за пределами города.

К счастью, сегодня была суббота, поэтому Сет находился в роскошной квартире своих родителей в Даунтауне, Лос-Анджелес. И одежда на нем была такая, которая ему нравилась.

Кажется, меня сейчас вырвет.

Он вцепился в висевший у него на груди крестик (все ученики Сен-Фуа носили такой), молясь о том, чтобы этот кошмар исчез. Может быть, он все еще спит? Часы только что прозвонили шесть раз. Может быть, нужно встать, умыться, привести себя в порядок и отправиться в церковь к утренней мессе?..

Пожалуйста, пусть я проснусь…

Он приоткрыл глаза. Труп женщины по-прежнему лежал у стены, под гобеленом. Голова склонилась набок, волосы закрывали лицо. Между двумя обугленными прядями он разглядел ее зрачки, похожие на две черные дыры.

Тот факт, что женщина была мертва, не вызывал никакого сомнения — на ее виске зияло отверстие размером с десятицентовую монету. Однако с того места, где Сет был сейчас, ему казалось, что она смотрит на него с упреком, словно он был виноват в запахе гари и липких ошметках, разбрызганных по стене.

Пуля прошла навылет.

Пробила ей голову.

Сету очень хотелось убежать. Или разбить что-нибудь. Или закричать во все горло. Но он так и продолжал стоять, словно пригвожденный к месту.

Секунды шли одна за другой, и постепенно он начал воспринимать звуки извне. Скрип паркета. Детский плач. Умиротворяющий плеск комнатного фонтанчика. И — сквозь двойную оконную раму — отдаленный, едва различимый шум утренних толп, доносящийся с Флауэр-стрит.

Сет повернул голову. На ночном столике у изголовья кровати лежал перекидной календарь, страницы чуть подрагивали в потоке воздуха из кондиционера. На раскрытой странице красным цветом была напечатана сегодняшняя дата: 7 мая 1983 года, суббота.

Негромкие звуки музыки, раздающиеся возле его шеи, напомнили Сету о плеере. «Do you really want to hurt me? — спрашивал Бой Джордж, словно невидимый ангел-хранитель. — Do you really want to make me cry?»[1]

Группа называлась «Калчер клаб». Кассета принадлежала приятелю. Сет снова перевел взгляд на труп.

Это моя вина.

Ты меня заставила это сделать.

Прости, мама.

На лице матери были странные черные пунктирные отметины, похожие на татуировки индейцев маори в «Нэшнл джеографик». Это что, порох?..

Ответ он услышал два часа спустя от судмедэксперта. Несмотря на шок, Сет понял смысл его слов.

— При выстреле с небольшого расстояния, — лаконично пояснил тот, — частички пороха переносятся газовым облаком и впечатываются в кожу жертвы. Отсюда и сходство с татуировкой. (Судмедэксперт помусолил свой карандаш, потом засунул его за ухо.) Ореол не слишком широкий. Дуло пистолета находилось меньше чем в метре от головы жертвы, но не соприкасалось с кожей, потому что ожога вокруг пулевого отверстия нет.

— И что это означает? — спросил полицейский в униформе.

— Несомненно, речь идет о самоубийстве. Угол выстрела, рана в левом виске и тот факт, что женщина была левшой, — все говорит в пользу этого. Как и ее психические отклонения…

— А другие варианты возможны?

Человек в сером халате кивнул, вынул из-за уха карандаш и начал заполнять досье.

— Конечно. Вариантов всегда больше одного.

«In my heart the fire is burning…»[2]

Сет вздрогнул. Комната его матери, с обстановкой, достойной «Баек из склепа»[3], всегда внушала ему страх. Массивная кровать напоминала гроб. Мебель была покрыта густым слоем пыли, а плотные темные шторы почти не пропускали дневной свет. И это не говоря уже о распятиях. Они были повсюду. Всех видов. Бронзовые кресты, иконы, жутковатого вида средневековые статуэтки… И самое мрачное — картина Сальвадора Дали «Христос св. Иоанна на кресте». На ней тоже была изображена сцена распятия, однако дан вид сверху. «Это для того, чтобы зритель увидел все глазами Господа, — говорила мать. — Чтобы он стал Богом, который смотрит на страдания своего Сына».

У нее был антикварный магазин, но она забросила работу. Сначала на несколько недель, потом месяцев. Живот у нее за это время раздулся, как воздушный шар. Сет надеялся, что рождение младшего братика или сестренки улучшит положение дел. Напрасно. Мать сидела в комнате, набросив на голое тело простыню, и отказывалась от любых визитов, потом от еды и, наконец, от лекарств. Но только не от встреч с сыном. Она наставляла его в вере. И ласкала его.

Это и являлось для него источником постоянного ужаса.

О, в страдании для Сета не было ничего нового — он больше не плакал, даже когда его били, — но когда мать особенным образом трогала его — это было совсем другое. Для того чтобы это вынести, требовалось немало ухищрений. Он придумывал все новые и новые. Наиболее часто используемая уловка была следующая: входя в комнату матери, он словно нажимал в своем мозгу кнопку Off, отключая его, а уходя, снова включал с помощью кнопки On. То, что происходило между этим двумя нажатиями, его не касалось.

«Do you really want to hurt me?»

Капли пота сползали по его спине, словно улитки. Ребенок все еще плакал где-то в глубине квартиры. Может, он проголодался?